Ты следующий
Шрифт:
— Они правы. На кого ты сердишься? Это они правоверные, а не ты. Почему тогда хвалят тебя, а не их? Где это видано?! Молодой сердитый вольнодумец и к тому же комсомольский поэт! Должно быть четко видно, по какую сторону Стены ты находишься!
Решение уволиться из ЦК ДКМС стало моей идеей фикс. Я сообщил об этом завотделом. Он принял эту новость вежливо и хладнокровно. Даже засмеялся. Он, мол, не очень хорошо понял причины, но готов пойти мне навстречу. И снова знакомые шаблоны: здесь, сказал он, сортировочная станция, на которой не стоит долго задерживаться. Каждый должен пойти по своему маршруту… И вдруг я успокоился. Моя исповедь состоялась.
Что касается «моего маршрута»,
Сейчас весело вспоминать, как я познакомился с Лозаном и Славчо Васевым. Наверное, это было в 1957 году. На литературной встрече в столичном клубе-библиотеке я и Усин Керим позволили себе закурить на сцене. Разразился скандал. Сидевшие в первом ряду Младен Исаев и Ст. Ц. Даскалов, пришедшие послушать стихи и заодно поохранять своих молодых жен-поэтесс, раскричались, что это хулиганство. «Хулиганство» было в то время страшным словом. Именно с этого слова начался последний в Болгарии концлагерь. Уже на следующий день меня вызвали в «Литфронт». Разгромная «бумага» была уже готова. Но все же Славчо и Лозан хотели собственными глазами посмотреть на незнакомого преступника и благородно дать ему последнее слово.
Лозан, который грозно глядел на меня, чуть не упал со стула, когда я сказал:
— Честно говоря, вы сами в этом виноваты, товарищ Стрелков.
— Да неужели?! Какое интересное нахальство… Ну-ка, продолжай.
И я продолжил, рассказав, как наш драмкружок в гимназии поставил его пьесу «Разведка», как мне досталась роль генерала Чакырова и как мне пришлось научиться курить, потому что, судя по ремаркам автора, генерал курил не переставая. И мне разрешила сама директор школы. Но, к сожалению, я втянулся… И я не врал, хотя и строил из себя Иванушку-дурачка. Я даже продекламировал начальные реплики этой пьесы. Лозан разглядывал меня так, как будто я стоял в витрине, и наконец воскликнул:
— Слушай, Славчо, так это же наш человек!
«Наш» — это было великой формулой.
И вот спустя пятилетку я заявил, что согласен играть новую, специальную, недописанную роль.
— Тебя надули, — жалели меня те, которые до вчерашнего дня подозревали меня в своих собственных пороках. — После должности в ЦК комсомола становятся главным редактором, а не корреспондентом.
23 декабря меня вызвала председатель профкома ЦК ДКМС Димитрица Калдерон. Я узнал ее имя из смешного старомодного документа — ордера.
— Поздравляю! Ты получил квартиру, — сдержанно улыбнулась она и подала мне связку ключей вместе с упомянутым документом. — Район Западный парк, улица Суходольская, дом 81, 3-й этаж, квартира 10.
Кровь ударила мне в голову. Что это значит? Меня не освобождают? Или это злая шутка?
— Мне очень жаль. Но я не могу взять ключи… Я ухожу.
Димитрица улыбнулась еще шире:
— Это нам хорошо известно. Но ты же ждал целых три года. Ты оставил по себе хороший след, ведь все единодушно согласились дать тебе квартиру. Эти наши квартирки быстро становятся тесными. И тебе она тоже станет тесной. Так что смысл не в этом, а в том, чтобы ты сохранил человеческое воспоминание об этом неуютном и неблагодарном времени. Банально, да?
Это стало моим последним комсомольским поручением: вспоминать о том, что будет неблагодарно забыто.
Мы с Дорой тут же поехали убедиться собственными глазами в том, что у нас есть квартира. Шел мокрый предновогодний снег. В районе Западного парка он пах известкой.
Мы вспоминали — уже как историю, — как в знойные летние вечера мы оставляли мою маму в нашей славной комнатушке и выходили погулять в ближайший парк. Садились там на лавочку, обнимались и — молчали. Опускался мрак, и парк им. Заимова пустел. Тогда в стороне беседок вспыхивал и постепенно приближался к нам огонек электрического фонарика. Он быстро находил нас, и страшный милицейский голос приказывал: «Предъявите документы!» Мы очень хорошо знали об этой опасности и держали оба паспорта наготове, открытыми на нужной странице. Блюститель порядка просматривал их при свете фонарика и разочарованно говорил: «Раз вы женаты, вам что, квартиры мало, чтобы целоваться?.. В парк они, понимаешь, пришли…» А поскольку мы его уже не слушали, то он, продолжая бормотать себе под нос «вы тут не одни», уходил вместе со своим фонариком. Да, мы были не одни. Это был невероятно огромный новый жилой массив. И мы становились его частью.
Глава 13
Поэзия как способ жить и как способ умереть
Быть невеждой значит любить.
…Мои мечты печальны только потому, что это мечты, а не жизнь.
Божидар Божилов, завотделом поэзии в газете «Литературен фронт» и председатель секции поэтов в Союзе писателей, предложил мне написать доклад «В защиту свободного стиха».
— От кого мне его защищать? Нас же уже принимают…
— Да есть от кого. Вот увидишь.
И оказался прав. Самая обыкновенная интрига, но завуалированная в стиле того времени.
В 1960 году вышла книга «Болгарское стиховедение» Мирослава Янакиева.
Современная научная трактовка не понравилась некоторым нашим видным поэтам, чей вкус влиял на официальные оценки. Руководствуясь все теми же предубеждениями, они приостановили издание болгарского словаря рифм. По той же причине противопоставили себя структурализму. Да, прежде всего ими двигали чувства. Научное объяснение поэтической мистерии раздражало их, казалось святотатством. Демифологизация ремесла обижала. Но чувства — это рискованный аргумент. Надо было найти другие, дополнительные недостатки. Так появилась неожиданная озабоченность верлибром.
Янакиев не атаковал «свободный стих». Он просто его игнорировал как явление вне предмета его научного исследования. Так вот, необходимо было заполнить эту пустоту. Я сказал Божидару, что не чувствую себя подкованным. Но он все же уломал меня обещанием предоставить «творческий отпуск». Чтобы я пожил где-нибудь вдали от суеты и «раскрыл бы проблему».
Вот каким образом в начале 1962 года мы вдвоем с Дорой оказались на море. Современные Золотые Пески сильно отличались от старинного Созополя. Так же, как когда-то обманули Есенина, думавшего, будто он в Персии в объятьях Шагане, когда на самом деле его держали на окраине Баку, так и тут спокойно можно было обмануть восточного человека, сказав, будто он оказался на Западе. Его и обманывали. Я помню, как какой-то гид в тюбетейке выводил из транса группу советских туристов: «Я же вам говорил, что здесь Европа».