Ты, уставший ненавидеть
Шрифт:
Конец недели оказался неожиданно спокойным. После шумного совещания все стихло. Пустельгу никто не торопил, более того, его вновь пригласил Ежов и намекнул, что спешка в подобном деле едва ли необходима. По мнению наркома, его подчиненные в прошлый раз были слишком эмоциональны. Сергею не стоило принимать все близко к сердцу, надо лишь спокойно продолжать работу. Нарком обещал помощь – какая только потребуется.
Перемена тона была разительна. Что-то случилось. Кто-то заставил нетерпеливое начальство оставить в покое руководителя группы «Вандея»…
В субботу перед самым
Про квартиру он решил покуда никому не говорить, чтобы сразу же пригласить своих сотрудников на новоселье. В общем, к воскресенью Сергей чувствовал себя вовсе неплохо. Все складывалось отлично – за исключением сущей мелочи – неуловимой «Вандеи». Впрочем, об этом можно временно забыть – хотя бы на один вечер…
В отличие от переполненного МХАТа, «Аида» не вызвала наплыва зрителей. Конечно, большой, потускневший от времени зал был почти полон, но пришедшие сюда сильно отличались от «премьерной» публики. В основном сюда пришли те, кого случайно занесло в Столицу: командированные, иногородние студенты, мелкая провинциальная интеллигенция. Вызолоченные, отделанные бархатом ложи были пусты, народ теснился на галерке, где билеты подешевле; первые ряды были также почти свободны. Сергея, впрочем, это не смутило: Большой оставался Большим в любом случае.
В зале начал медленно гаснуть свет, из оркестровой ямы неслись звуки настраиваемых инструментов, когда Ахилло, уже несколько минут оглядывавший зал в поисках знакомых, внезапно хмыкнул и подтолкнул Пустельгу:
– Отец-командир, взгляните! Ложа справа… Сергей обернулся. Темнота уже окутывала зал, но он успел заметить бледное знакомое лицо, руку, лежавшую на барьере… Человек казался призраком, медленно исчезающим в подступавшей тьме.
~ Бертяев! – Пустельга даже привстал. – Не может быть!
– Почему – не может? – удивился Михаил. – Он обожает «Аиду». Ни одной постановки не пропускает… Почти уверен, что он в том же фраке… Эге, да он не один!..
Пустельге тоже показалось, что драматург сидит рядом с кем-то, чей темный силуэт едва заметен в глубине ложи. Но любопытствовать не было времени оркестр заиграл увертюру, тонко запели скрипки, и огромный занавес, украшенный золотыми гербами Союза, медленно пополз вверх.
Пели, вопреки всем опасениям, неплохо. Вдобавок дотошный Карабаев в очередной раз оказался прав:
исполнители были молоды и ничуть не напоминали тучных старцев и старух, изображающих на сцене пылких влюбленных. Радамес и Амнерис были красивы, еще не избалованы славой и успехом, а потому играли с охотой, от души. Впрочем, сравнивать Пустельге было почти что не с чем. Он лишь однажды слушал «Аиду» в Харькове, где гастролировала какая-то провинциальная труппа. О бывшем селькоре не приходилось и говорить: Прохор слушал музыку серьезно, чуть нахмурясь, словно присутствовал на важном допросе. Даже всезнающий Ахилло перестал снисходительно улыбаться: постановка, похоже, нравилась и ему.
Ударил фанфарный марш. Сергей, всегда испытывавший волнение от громкого, надмирного голоса труб, откинулся на спинку кресла, и тут его взгляд скользнул вправо, в сторону бертяевской ложи. Он вновь увидел драматурга: тот сидел, возвышаясь над невысоким креслом, его красивое лицо по-прежнему было бесстрастно и спокойно. Но Пустельга смотрел не на него.
Михаил не ошибся; Афанасий Михайлович был в ложе не один. Но ту, что сидела рядом с ним, Сергей менее всего ожидал увидеть на этом спектакле. Она была все в том же темном платье, и лицо ее казалось таким же бесстрастным и холодным, как у сидевшего рядом знаменитого драматурга.
Пустельга быстро отвернулся. В общем-то, в увиденном нет ничего невозможного. Та, которую он встретил на мхатовской премьере, тоже могла быть любительницей «Аиды». К тому же Сергей сразу понял, что они с Бертяевым давно знакомы…
В антракте Ахилло принялся допрашивать Прохора по поводу классовой сущности музыки Верди. Карабаев с самым серьезным видом осудил мелкобуржуазную ограниченность великого композитора, который игнорировал реальное классовое деление общества, что привело к забвению им пролетарского мелоса. Вдобавок бывший селькор осудил маэстро за согласие передать «Аиду» для исполнения в момент открытия Суэцкого канала очередной затеи мирового империализма. Сергей слушал этот научный диспут вполуха, хотя уже начал понимать, что подобная дискуссия – лишь обычное развлечение его коллег. Оба тоже играли свои маленькие роли – то ли для него, их нового начальника, то ли по привычке – для самих 'себя.
Внезапно в фойе прямо перед ними появилась знакомая высокая фигура. Бертяев медленно шел по проходу, опираясь на массивную трость. А рядом с ним… Да, рядом с ним была та, в темном платье. Сергей замер.
– Ага! – удовлетворенно заметил Ахилло. – Желаете познакомиться, товарищи?
– И, не дожидаясь ответа, шагнул вперед.
– Микаэль, вы? – На бесстрастном лице Бертяева внезапно появилась улыбка, он протянул широкую ладонь и крепко пожал руку Ахилло.
– Я так и знал, что вас встречу, Афанасий Михайлович! – Михаил заговорщицки усмехнулся. – Вы же вроде старосты в клубе любителей «Аиды»… Афанасий Михайлович, это мои коллеги…
Последовало представление. Каждый был удостоен короткой улыбки и крепкого рукопожатия. Затем Бертяев обернулся:
– Товарищи, прошу знакомиться… Артамонова Виктория Николаевна…
Ахилло шаркнул ногой, словно старосветский жуир прошлого века, и внезапно, к крайнему смущению Сергея, приложился к ручке. Впрочем, сама Виктория Николаевна вовсе не была смущена. Снова улыбка, и вот ее рука протянулась к Пустельге.
– С-сергей… – Он вновь почувствовал себя не в своей тарелке. Женщина улыбнулась, но Пустельга так и не понял, вспомнила ли она его. Впрочем, что было вспоминать? Дурацкий вид, с которым он впервые предстал перед той, которую, как выяснилось, звали Викторией?