Ты, я и Гийом
Шрифт:
Разговор с министром у журналистов получался весьма приятный, но почти бессодержательный. Прежде всего потому, что я абсолютно не справлялась с переводом, и заклинивало меня чуть ли не на каждом слове. Собеседники большую часть времени вынуждены были обмениваться красноречивыми взглядами. Но министр был более чем снисходителен: терпеливо ждал, когда я закончу, и намеренно изъяснялся простыми словами.
То, что говорит Беатрис, я перестала понимать уже минут через пять после начала интервью и теперь совершенно наглым образом импровизировала с вопросами, особенно оживившись, когда выяснилось, что господин Гордеев родом из Марий Эл. И тут уж вместо обсуждения состава аграрного комитета Государственной думы, который почему-то болезненно волновал Беатрис, я начала задавать идиотские вопросы о том, какая живность водится в богатейших и прекраснейших
Неудивительно, что, когда мы вышли из кабинета, Беатрис дымилась, как головешка. Она еле-еле дотерпела до машины, а потом начала визжать так, что стекла дребезжали. Она орала, что ни на одно интервью я больше не попаду, что буду сидеть только в офисе и делать письменные переводы, что ни к какому серьезному человеку меня и на пушечный выстрел больше не подпустят. Я молча выслушала и вздохнула с облегчением. Напугали, блин, кота сосиской.
Главное, что зарплату, видимо благодаря усилиям Уэнди, мне не понизили и каждый день исправно платили по двадцать пять долларов. Я обзванивала приемные, отправляла факсы, корпела над переводами и наслаждалась возможностью ходить на работу в джинсах. Жара к тому времени, слава богу, спала. До отъезда журналистов оставалось всего полтора месяца, а я другой работы так и не нашла. Самое интересное – мой бумажник за время личных встреч с сильными мира сего просто распух от визиток. Я могла бы постараться: напомнить о себе, позвонить, навязаться, в конце концов. Наверняка бы где-нибудь что-нибудь срослось. Но заниматься нелюбимым делом и унижаться дальше не было сил. Как последняя дура я сидела в импровизированном офисе моих иностранцев, страдала презренной чепухой вроде перевода их амбициозных писем и ждала у моря погоды. Но если через две недели ситуация не изменится и я не определюсь, нужно будет принимать решение о возвращении в Казань. Журналисты уедут в свою Великобританию, жить мне будет попросту не на что. Артем на этот раз уехал в Кембридж минимум на год. Какой смысл караулить его в Москве? Однозначно вернусь.
Теперь я почти все время проводила за компьютером. Когда журналисты топтались за спиной – усердно работала, но как только они отбывали на очередное интервью, сразу же открывала mail.ru в надежде найти новое письмо от Артема. И, как правило, находила. То ли тоска его заела в чужой стране, то ли он действительно по мне скучал, но письма его стали обстоятельными, длинными и, как бы это сказать, даже лиричными:
«Здравствуй, Яна. Я рад, что тебя не расстроили перемены на работе – согласен, лучше уж спокойно заниматься своим делом, чем терять нервы на встречах с министрами. Хотя, с другой стороны, согласись, это был необычный опыт. Будет о чем детям рассказать.
А у меня тут перед домом цветочки какие-то расцвели. Странно даже, чего это они в середине лета. Теперь лужайка во дворе выглядит как сказочный ковер – пестрая и колышется от каждого дуновения ветра. Жалко, что ты этого не видишь.
На самом деле, я многое хотел бы тебе показать: Кембридж безумно красивый город. И средневековый, и современный. Старинные замки, в которых расположились университеты и колледжи, стоят бок о бок с книжными магазинами из бетона и стекла. А самое интересное – все это гармонично сочетается. И если учесть, что в городе царит студенческая атмосфера… Уверен, тебе бы здесь понравилось.
Вчера здесь проходили выпускные во всех университетах. А до этого было праздничное шествие студентов и преподавателей: все в мантиях, в черных шляпах. Красиво! Если получится, постараюсь потом тебе фотографии переслать.
Пиши. Мне тебя не хватает.
Целую. Артем».
Я впадала в отчаяние от подобных писем – ну неужели можно быть таким жестоким, так запросто раздирать мне в клочья душу? Уехал – и все. Умерла – так умерла, как говорится. Лучше бы уж он, как Анни Плейден, совсем пропал, затерялся в этом огромном мире.
Но, несмотря на боль и обиды, на каждое письмо я отвечала, правда, коротко и сухо, ссылаясь на то, что много работы. Какое там много! Больше половины времени мне нечего было делать, и я лазила по Интернету, подсознательно оказываясь каждый раз на сайтах, посвященных университетскому городу Кембриджу.
Дни побежали быстро, московская жизнь уже вошла в привычку и двигалась по заученному кругу. Я привыкла к своей комнатке – после того, как отдраила там все до блеска и выгнала, я так думаю, к соседям, тараканов. Я спокойно относилась теперь к огромным расстояниям и научилась постоянно носить с собой книгу, чтобы читать в автобусе и метро. Мне больше не казался чужим этот громадный город, но я была в нем одна. Одна в постели, одна в метро, одна в офисе иностранцев – меня ни на секунду не покидало гнетущее чувство глубокого одиночества. И это несмотря на то, что вокруг сновали люди, люди, люди.
Люди ходили по улицам. Люди окружали меня на работе. Люди отвечали по телефону, когда я обзванивала приемные важных персон и пыталась вести набившие оскомину «деловые» переговоры.
– Добрый день, вас беспокоит британское пресс-агентство. Мы вам письмо вчера по факсу высылали.
– Это то, где предложение дать интервью? Мы отказываемся.
– Ну, что вы. Не стоит так сразу решать. У нас известное и почитаемое в Великобритании издание, с мировым именем.
– Вот-вот. Вы нас три года назад уже на это имя поймали. Два часа драгоценного времени руководитель потратил на интервью, а в вашем рахитичном приложении к этому самому изданию с мировым именем не вышло ни строчки. Только реклама.
– Боюсь, вы нас с кем-то путаете. Мы совершенно другая…
– Название у вас другое, а суть и прикрытие те же.
– Но…
– Девушка, послушайте. Вы не тем делом в жизни занимаетесь. Нужно работать на благо своего государства, а не во вред.
– Подождите, я не…
Короткие гудки. От таких разговоров на душе становилось гадостно и тошно. Само собой, не тем я занимаюсь. Разумеется, нужно трудиться на благо. Но вот незадача – неинтересно этому государству то, что я знаю и умею. Дела ему нет до моих литературных изысканий и открытий. Зачем они?! Ведь никакой ощутимой прибыли вся эта деятельность не приносит.
Но с журналистами и вправду пора было завязывать. Всех, с кем они могли назначить интервью по причине неосведомленности и доверчивости респондентов, они уже получили. Остальные, видимо, сидели в своих креслах давным-давно и не раз наступали на грабли подобных уловок западных пресс-агентств. Так что последнее время все телефонные разговоры были как две капли воды похожи один на другой и вызывали острые приступы тяжелейшей депрессии.
Кроме этого мерзкого ощущения, меня не покидало чувство вины перед близкими людьми – прежде всего перед Катей – и слезливое состояние жалости к себе. Зачем нужны были все принесенные ненасытной любви жертвы, если теперь я одна на всем белом свете, вдали от ребенка и от любимого человека? Я готова была удавиться от горя, сидя душными вечерами на скрипучей раскладушке в чужой темной комнате и изводя себя воспоминаниями о прошлом. О том времени, когда у меня был свой дом, любимое дело и какая-никакая, а уверенность в завтрашнем дне. Господи, что же я сотворила?! Артем все равно сбежал. И от меня, и от связанных со мною проблем. И я, пока совсем не сошла с ума от первой настоящей и зрелой любви в своей жизни, окрашенной в болезненно-романтические цвета аполлинеровской прозы, знала, что будет так. Но потом потеряла связь с реальностью и забыла. И не только об этом. Забыла, что Артем живет среди обычных людей, что его воспитала консервативная богобоязненная мама, что у него иные представления о жизни и о морали. Никогда не поймет он, как не поняла в свое время Анни Плейден, что стоит быть самим собой ради любви. А у меня уже не будет шанса ему это доказать.
Я была бы рада не думать об Артеме, но он навязчивой мыслью возвращался ко мне снова и снова. В воспоминаниях, в размышлениях, в письмах. Мне постоянно хотелось с кем-нибудь о нем поговорить. Спасением моим стала Уэнди: на очередной участливый вопрос: «Yana, why are you so sad?» [8] – я не сдержалась и выложила все. А Уэнди – вот удивительно – внимательно слушала и искренне переживала. Когда я замолчала, сказав, что, как только журналисты закончат здесь свою работу, я тут же вернусь обратно, в Казань, она подняла на меня огромные, полные сочувствия глаза, и сказала: «Не надо, я постараюсь тебе помочь».
8
Yana, why are you so sad? – Яна, почему ты такая грустная? (англ.)