Тяжелая душа: Литературный дневник. Воспоминания Статьи. Стихотворения

Злобин Владимир

В этом самоотрицании, впрочем, — нового ничего. Оно существовало всегда, в большей или в меньшей степени, и отражалось в ее поэзии не в столь, может быть, категорической форме, не менее выразительно. Вот, например, начало написанного ею в 1908 г. стихотворения «Земля»:

Пустынный шар в пустой пустыне, Как Дьявола раздумие… Висел всегда, висит поныне… Безумие! Безумие!

Тогда она еще сознавала, что мир в том виде, в каком он ей иногда рисовался, — безумие. Теперь же, когда она действительно коснулась дна, она это безумие не сознает, во всяком случае, слова этого не произносит.

Вот, может быть, из всех ее стихотворений — самое страшное.

Вскипают волны тошноты нездешней И в черный рассыпаются туман, И вновь во тьму, которой нет кромешней. Скользят назад, в подземный океан. Припадком боли горестно-сердечной Зовем мы это здесь, но боль — не то. Для тошноты подземной и навечной Все здешние слова — ничто. Пред болью — всяческой — на избавленье Надежд раскинута живая сеть. На встречу новую, на дружбу, на забвенье. Иль, наконец, надежда — умереть. Будь счастлив, Дант, что по заботе друга В жилище мертвых ты не все узнал, Что спутник твой отвел тебя от круга Последнего. Его ты не видал. И если б ты не умер от испуга, Нам все равно о нем бы не сказал. [572]

572

Вскипают волны тошноты нездешней… — Начало третьей версии поэмы «Последний круг (И новый Дант в аду)». У Гиппиус в третьей строфе 3-я строка: «На дружбу новую, на Время, на забвенье».

Из этого явствует, что в ад она заглянула глубже, чем Дант. О том же, что ей в последнем круге открылось, она молчит. Однако это не такая уж тайна: черт — логик и математик, и его цель неизменно одна. Там, на дне ада, в его последнем круге, она как бы воочию убедилась, что Бог есть дьявол… Ее безумие — доведенная до конца чертова логика.

После ее смерти в ее бумагах найдено было стихотворение, написанное ею как бы от лица окончательно охамевшего дьявола. Он будто бы сидит за столом против нее в образе ее лучшего друга и молча о чем-то думает. Но она угадывает его мысли (что не трудно, ибо он — в ней). Привожу последнее четверостишие этого воистину смердяковского произведения:

На харю старческую хмуро Смотрю и каменно молчу. О чем угодно думай, дура, А я о духе — не хочу. [573]

*

Чем же она спаслась?

За несколько дней до 8 ноября 1918 г., дня ее рождения (напоминаю, что она родилась в день Архистратига Михаила и всех небесных сил), она пишет в большевистском Петербурге стихотворение, озаглавленное «Дни».

573

На харю старческую хмуро… — Из стих. «Не одним хлебом…» (1944), посвященного Злобину. У Гиппиус во 2-й строке: «каменем молчу».

Все дни изломаны, как преступлением, Седого Времени заржавел ход. И тело сковано оцепенением, И сердце сдавлено, и кровь — как лед. Но знаю молнии: все изменяется… Во сне пророческом иль наяву? Копье Архангела меня касается Ожогом пламенным — и я живу!..

Этот

«ожог» — восьмистишие, озаглавленное «8», написанное ею 8 ноября того же года, в день ее рожденья. Но две последние строчки второго четверостишия, в каждой из которых по 4 слова, она не записывает, а ставит вместо слов тире. Вот это стихотворение, каким оно записано в ее черновой тетради — «лаборатории стихов», а затем переписано в «брюсовскую», подаренную ей Валерием Брюсовым, тетрадь:

8

Восемь слов в сердце горят, Но сказать их не осмелюсь. Есть черта — о ней молчат, И нельзя переступить через. А все-таки ведь никто не поймет, Что слова эти налиты кровью! «— «.

Она показывает эти 6 строк пришедшему ее поздравить с днем рожденья другу дома и спрашивает: «Догадыватесь?»

Это — проверка. Она боится, что по рифме «кровью — любовью» можно догадаться о содержании двух последних строк. Но спрошенный не понимает ни этих строк, ни самого стихотворения, и она успокаивается.

Проходит 27 лет, она умирает и уносит свою тайну в могилу.

Чтобы тайну эту выпытать, черт и явился к ней в третий раз. И если его постигла неудача, то исключительно оттого, что «волшебные слова» никем, ни разу, даже ею самой, не были произнесены вслух.

Не в предчувствии ли этих «волшебных слов» написано ею в июне 1918 г. стихотворение «Есть речи»:

У каждого свои волшебные слова, Они как будто ничего не значат, Но вспомнятся, скользнут, мелькнут едва, — И сердце засмеется и заплачет. Я повторять их не люблю. Я берегу Их от себя, нарочно забывая. Они мне встретятся на новом берегу: Они написаны на двери Рая.

Этих ее слов мы не узнаем никогда. Их точный смысл потерян для нас безвозвратно.

Но если иметь капельку фантазии, представить себе ее жизнь в конце <19>18 г. в большевистском Петербурге, постараться понять ее тогдашнее душевное состояние, какая проблема именно в те дни мучила ее всего больше, и если ко всему этому прибавить еще некоторое дерзновение, не говоря уже о личной интуиции, то вот приблизительно содержание не записанных ею восьми слов:

8

Восемь слов в сердце горят, Но сказать их не осмелюсь. Есть черта — о ней молчат. И нельзя переступить через. А все-таки: ведь никто не поймет, Что слова эти налиты кровью: «Но свободою Бог зовет, Что мы называем любовью».

В чем же сила этих как бы простых, обыкновенных слов?

А вот в чем:

«Побеждающему дам вкушать сокровенную манну, и дам ему белый камень и на камне написано новое имя, которого никто не знает, кроме того, кто получает» [574] (Откр. 2, 17).

574

«Побеждающему дам вкушать сокровенную манну…» — Из Откровения св. Иоанна Богослова, гл. 2, ст. 17.

Это новое имя и есть СВОБОДА, новое имя любви, совершенное откровение Божественного Триединства. Оно дается побеждающему вместе с «сокровенной манной» — началом несокрушимых духовных сил, вкушая которую, он как бы приобщается божественной природе.

А почему 8 слов?

Ей в этом стихотворении, более чем где-либо, важно было подчеркнуть, что она родилась в день одержавшего над диаволом победу Архистратига Михаила и что она находится под его защитой. Но эта причина — не главная.

А главная вот: