Тяжелая капля тщеславия

Рой, конечно, не согласился бы заняться распутыванием загадочной смерти Ричарда Плачека, если бы не был другом Армана. В Столице функционировали идеально оснащенные лаборатории Охраны общественного порядка, установление обстоятельств гибели любого человека являлось их прямой обязанностью. Иногда Рой с Генрихом помогали следственным лабораториям, но лишь когда имело место какое-то странное физическое явление, в природе которого работники охраны не могли разобраться. Самоубийство Плачека, как считал Рой,

Но Арман, три дня дежуривший у постели Плачека, когда медики боролись за его жизнь, был так подавлен, что Рою захотелось утешить помощника. Арман сидел у пульта, не начиная подготовленного эксперимента — в лаборатории братьев в эти дни изучался гравитационный пробой пространства,

— и вяло просматривал запись вчерашнего опыта. Рой понимал, что Арман не видит ни одной цифры.

— Поговорим, — сказал Рой. — Я не собираюсь тебя утешать. Смерть есть смерть. Ричард сам захотел уйти из жизни.

Арман покачал головой:

— Он не хотел уходить из жизни, Рой. Я хорошо знал Ричарда. Среди моих друзей не существовало большего жизнелюба.

— Сколько я знаю, он сказал своему ассистенту: «Меня больше не будет!», — капнул в ухо какое-то снадобье и умер.

— Впал в беспамятство, Рой.

— Да, я знаю, он несколько дней бредил. Яд оказался из медленно действующих.

— Был ли это яд? — задумчиво сказал Арман. — Все дни я мучаю себя вопросом: был ли это яд?

Рой пожал плечами:

— Но ведь определить это проще простого. Снадобье, которым он отравился, сохранилось?

— Целая ампула.

— Надо сделать анализ.

— Сделали, конечно.

— И результат?

— Безвреднейшее химическое вещество! Правда, структура молекулы очень сложная, но это второстепенно, раз доказано, что токсического действия препарат Ричарда не имеет.

— На ком производились контрольные опыты?

— На животных. Собаки, кролики, обезьяны…

— То, что безвредно для животного, может оказаться смертельным для человека.

Арман странно посмотрел на Роя:

— На человеке препарат тоже опробовали.

— На ком? Неужели ассистент Плачека решился…

— Нет. Решился я. Вчера вечером я влил себе в ухо каплю препарата Ричарда.

— Ты сумасшедший. Когда ты разучишься считать себя полигоном для диких экспериментов? Ну, и каков результат?

— Как видишь, я жив.

— Полужив. Еще не видел тебя таким вялым.

— Во всяком случае, это не следствие моего поступка. Препарат совершенно безвредный. Для меня, по крайней мере.

— Но для Ричарда он стал причиной смерти. Этого ты не будешь отрицать?

— Не буду. И вот здесь загадка. Почему безвредный для других препарат мог погубить Ричарда? Для чего он принял его? Чего хотел добиться?

Рой задумался.

— Насколько я понимаю, ты не веришь в самоубийство Ричарда?

— Я просто знаю, что самоубийства не было.

— Смелая гипотеза! Она противоречит медицинскому заключению.

— Медицинское заключение основывается на схеме поступков Ричарда: то-то сказал, то-то сделал, то-то получилось. Но это внешность. Меня занимает суть.

— Суть далеко не всегда противоречит внешности.

— В случае с Ричардом противоречит. Все во мне протестует против мысли, что Ричард покончил с собой. Самоубийство несовместимо с его характером.

— Ты уже говорил: жизнелюб и все такое. Бывают трагические ситуации, когда и жизнелюбы накладывают на себя руки.

— Такой ситуации не было. Я тебе расскажу о последней встрече с Ричардом. Я гулял с Линой в парке, когда мимо нас пронесся Ричард. Ты знаешь, он всегда торопился. Я окликнул его, и он подошел. Он был в страшном возбуждении.

— Я плохо его знал, но не помню, чтобы он бывал невозбужденным. Удивительно неуравновешенная натура.

— В тот день он был в совершенно особом состоянии. Он ликовал. Он с восторгом объявил, что поставит в ближайшие дни опыт, который опрокинет все представления об интеллектуальных возможностях человека. Я спросил, не собирается ли он поразить нас каким-либо новым своим талантом. Я имел в виду то его замечательное достижение, когда после трех месяцев затворничества он вдруг показал себя полиглотом. Это, конечно, было ошеломляюще.

— За три месяца упорной работы при известных способностях можно изучить несколько языков.

— Я знаю Ричарда с детства. Никто не замечал в нем выдающихся лингвистических способностей. И он изучил не несколько, а ровно десять языков, и не просто изучил, а стал знатоком их. Слишком уж неожиданным и крупным был успех.

— Он не рассказывал, какой собирается ставить опыт?

— Он не любил рассказывать о своих экспериментах. Он терял интерес к исследованиям, когда узнавали, чем он занимается. Вероятно, это объяснялось тем, что он был страшно тщеславен. Он хотел поражать, блистать, занимать первые места. «Вот он я! Каков?» — по этой формуле строились все его рассказы, даже официальные отчеты. Он считал себя научным гением и очень расстраивался, когда убеждался, что не все в это верят.

— Знакомые, вероятно, недолюбливали его?

— Мало кого так любили, как его. Он с увлечением помогал каждому, кто просил о помощи, с радостью одаривал интересными мыслями, шумно ликовал, если у друга получалась работа. И делался совершенно счастливым, если его благодарили за помощь словами: «Если бы не ты, то…» Тщеславие его было странно: огромно, но не эгоистично; я бы даже сказал — великодушно и щедро.

— Он исследовал микроизлучения мозга, если не ошибаюсь?

— Да, эту странную радиацию клеток мозга. Он занялся микроизлучениями, когда они только были обнаружены. И очень досадовал, что не он автор открытия экранирующего действия черепа. Он запальчиво утверждал, что по справедливости это его открытие, он лишь замешкался с опубликованием, а в Институте мозга нашлись исследователи попроворней.