Бритва в холодильнике

– Эрвин Кузьменко – жулик, – заявил Михаил Хонда, руководитель цеха аккумуляторов энергии. – Ты, конечно, не согласен, Эдуард?

Эдуард Анадырин, директор энергозавода, только грустно улыбнулся.

– Я всегда считал Эрвина гениальным. И даже авария в твоей лаборатории не переубедила меня.

Рой поглядел на третьего собеседника, главного инженера завода Клавдия Стоковского – тот ещё не высказал своего мнения. Клавдий иронически пожал плечами и негромко сказал:

– Вероятно, вы оба правы. В Эрвине

совмещаются крупный учёный и мелкий жулик. И от того, какое свойство берёт верх, зависит успех в твёрдом консервировании энергии.

– Зависел, – с горечью поправил Хонда. – О возобновлении работ ещё долго не говорить. Боюсь, друг Рой, ваш заказ на ядерные конденсаторы в этом году не будет выполнен. После гибели Карла Ванина и выхода из строя самого Эрвина некому продолжить их работу. Только они разбирались в твёрдом консервировании энергии.

– Как здоровье Кузьменко? – спросил Рой.

– Кузьменко жив! И, вероятно, от гибели ускользнёт. Такие, как он, и в огне не горят, и в воде не тонут. Единственный выход для вас, по-моему, переориентироваться на лучевые аккумуляторы, они гораздо мощней.

– Они и гораздо крупней, друг Михаил, – возразил Рой. – А в нашей с Генрихом конструкции плазмохода габариты – важнейший параметр. Вы хотели мне показать место, где совершилась авария, не так ли?

– Пойдёмте, Рой. – Анадырин встал первым. В отличие от раздражённого Михаила Хонды, руководитель энергозавода старался сохранить спокойствие – во всяком случае, не хотел создавать у представителя Академии наук плохого впечатления о себе.

Клавдий Стоковский тоже не навязывал своих оценок, только усмехался, когда Хонда очень уж выходил из себя – усмешка была выразительней слов. Этот человек понравился Рою ещё при знакомстве на космодроме, в его спокойствии, в его светлых весёлых глазах, ровном разговоре, пронизанном лёгкой иронией, была привлекательность непростоты – Рой любил людей, сразу не открывающихся: странности события лучше обсуждать с немногословным Клавдием, а не с импульсивным Хондой, не с дипломатично-вежливым Анадыриным.

Сектор конденсации энергии размещался в стороне от остальных цехов, это было самое опасное местечко на заводе, считавшемся и без него самым опасным предприятием на Меркурии. Роя ещё на космодроме предупредили, что на Меркурии вообще, а на заводе в особенности, всё подчинено строжайшей регламентации, люди, привыкшие на Земле держать себя вольно, здесь не задерживались и часа. Услышав, что ходить надо только по охлаждённым дорожкам, носить только жаронепроницаемые костюмы, по сторонам не глазеть, на небо не засматриваться даже в светофильтрах, Рой поинтересовался: «А можно ли у вас плевать?», на что получил немедленный ответ: «Лучше воздерживаться – бывали несчастья и от неосторожных плевков!» Ответ даже не звучал иронически.

– Садитесь в капсулу. Можно идти по туннелю, но это довольно далеко, – сказал Анадырин, открывая дверь сигаровидного электровагона: передвижение на Меркурии, это Рой знал, обычно совершалось в таких снарядах, мчавшихся в трубах.

Сектор конденсации энергии, по земным понятиям, мог сойти за немалый завод. Хонда спросил, не хочет ли Рой осмотреть все помещения, их тридцать восемь, в том числе четырнадцать лабораторий. Рой пообещал первое же свободное время отдать экскурсионному любопытству, но сейчас его интересует та единственная лаборатория, где выполнялись его заказы на твёрдую энергию и где погиб во время непонятной аварии её руководитель Карл Ванин. Рой вежливо уточнил:

– Я верно сформулировал причину аварии: непонятная?

– Непонятная, конечно, это все мы понимаем, – проворчал Хонда и, внезапно вспыхнув, сердито добавил: – А ещё больше – безобразная, возмутительно безобразная!

Он с таким негодованием поглядел на Роя, словно тот был виновником непонятной безобразной аварии. Рой подумал: «Этот человек, Михаил Хонда, не разберётся в сути несчастья, у таких раздражение заменяет понимание». Вслух он сказал с учтивой многозначительностью – привычка заставлять собеседников взвешивать свои слова, когда разговаривают с ним:

– Я попрошу во время осмотра подробней объяснить, в чём вы находите то, что назвали возмутительным безобразием несчастья. Мне кажется, определения подобного, скорей психологического, чем физического, свойства весьма интересны, если обоснованны, конечно.

По тому, как покраснел Хонда, Рой понял, что удар попал в цель: Хонда больше не будет навязывать ему описание своих чувств! Повеселевшие глаза Стоковского показывали, что главный инженер внутренне расхохотался. Анадырин что-то учуял, но не разобрался – сперва с недоумением посмотрел на разозлённого Хонду, потом на Роя. Рой отвлёк директора от посторонних мыслей:

– Стало быть, взрыва энергопластинки не было. Именно так вы написали в докладе на Землю.

– Совершенно верно, друг Рой. Если бы взорвалась хоть одна пластинка, от цеха не осталось бы и кучки пыли. В лаборатории твёрдого конденсирования не пострадал ни один аппарат. Карл Ванин был испепелён молнией лучевого генератора, включённого по страшной ошибке несколько раньше, чем следовало по программе.

– И по другой страшной ошибке – нацеленного на Карла, а не в горнило консервирующей печи, – добавил Хонда.

Лаборатория твёрдого конденсирования энергии (Рой не сразу дознался, что термин «твёрдое консервирование» – местный жаргон, укоренившийся так прочно, что стал проникать и в документы) мало отличалась от других индустриальных лабораторий. Узкое и длинное помещение заполняли громоздкие механизмы и установки.

– Накопители энергии, – Анадырин широким жестом обвёл один ряд установок. – Преобразователи энергии, – показал он на второй ряд механизмов и остановился в торце помещения, здесь выстроились приземистые аппараты, похожие на громадные сундуки. – Последняя стадия переработки энергии – твёрдое консервирование, – сказал он торжественно. – Можете посмотреть, друг Рой на нашу товарную продукцию – к сожалению, экземпляр недоделан, но представление о нём получить можно.