Тяжелые дни
Шрифт:
Досужев. Воюет, что ли, очень?
Андрей Титыч. Теперича в газетах про черкесов пишут, что они злые хищники и бунтовщики; так поверьте душе моей, что ни одному черкесу того не сделать, что тятенька могут.
Досужев. Что ж за причина такая?
Андрей Титыч. Все насчет моей женитьбы. Помыкают мной так, хуже чего быть не может. Повезут меня невесту смотреть, куда им вздумается, и сейчас там из-за приданого или из чего другого ссору заведут, крик подымут, так домой и уедут. Потом в другом месте то же самое. Вот теперь в Таганке: поверите ли, с матерью невесты два раза нехорошими
Досужев. Жаль, брат, мне тебя, Андрюша.
Андрей Титыч. И к тому же, по моим чувствам, мне теперь жениться никак невозможно-с.
Досужев. Отчего же?
Андрей Титыч. Я теперича оченно влюблен-с.
Досужев. Что ты!
Андрей Титыч. Уж это так точно-с.
Досужев. В кого же?
Андрей Титыч. Уж есть такая девушка-с.
Досужев. Как же это тебя догадало?
Андрей Титыч. Да разве долго-с? Один раз взглянул – и довольно-с.
Досужев. Ну, что ж, старайся, хлопочи!
Андрей Титыч. Хорошо вам разговаривать-то! Как тут хлопотать! Кабы я человек был, тогда другое дело; а то что я такое? Арестант какой-то, да еще хуже. Свободы никакой не имею, выходу из дому нет.
Досужев. А из каких она?
Андрей Титыч. То есть вы насчет моего предмета?
Досужев. Да, насчет твоего предмета.
Андрей Титыч. Из купеческих, только не из богатых.
Досужев. Что ж, ты познакомился али одними взглядами пробавляешься?
Андрей Титыч. Оченно хорошо знакомы, даже у нас в доме бывают-с; только оченно неспособно дома разговаривать-с.
Досужев. Что ж ты, в любви объяснился?
Андрей Титыч. Да вам на что же-с? Собственно только для смеху-с?
Досужев. Ну, вот еще!
Андрей Титыч. Уж я вас знаю-с. Да мне что ж! Смейтесь, пожалуй! Мы свое дело знаем.
Досужев. Ну, как же ты с ней объяснялся? Скажи, Андрюша, голубчик!
Андрей Титыч. А вот как-с! Были они у нас как-то с матерью в гостях, да и засиделись, так что уж смерклось почти. Вот старуха-то и говорит: «Как же мы так поздно пойдем?» А маменька им на это: «Да вот Андрюша вас проводит». А я этому делу и рад; сейчас шапку в руки и говорю: «С большим нашим удовольствием». Вот пошли-с, старуха сзади, а мы впереди-с. Только она меня и спрашивает: «Вы, говорит, любите шибко ездить?» Я говорю: «Это первое мое удовольствие». – «Я тоже, говорит, сама до смерти люблю. Хорошо бы, говорит, знать, что человек думает». – «А для чего же, говорю, вам знать-с?» – «А для того, говорит, что сейчас можно видеть, правду человек говорит или нет». – «А разве, говорю, так нельзя этого заметить?» – «Я, говорит, никогда не могу заметить; я всему верю, что мне говорят. Отчего, говорит, вы никогда к нам не зайдете?» – «Оттого, говорю, что не своей волей живу». – «Вон, говорит, окошко, я всегда подле него сижу; вы каждый день мимо ездите, а никогда не взглянете; а я так не в вас, без того от окна не встану, чтобы
Досужев. Ну и молодец!
Андрей Титыч. Она как прыгнет в калитку, и сейчас ее захлопнула. Так мне стало совестно, лучше бы я, кажется, на этом самом месте сквозь землю провалился.
Досужев. Вот хвалю! Ты всегда, что ли, так?
Андрей Титыч. Да что про меня, дурака, и говорить-с! Одно слово, невежа в высшей степени, облом, как есть. Поленом бы меня в те поры хорошенько.
Досужев. Ну, как же ты после? Подыгрался опять, или все еще сердится?
Андрей Титыч. Все сердится-с.
Досужев. Ты девичьему-то сердцу не очень верь.
Андрей Титыч. Разве я не знаю-с; да эта девушка-то другой сорт-с. Всем нашим барышням, которые даже и в пансионе воспитывались, до нее далеко. Я хоша и дурак, а вижу.
Досужев. Ну, твое счастье! Что ж, неужели ты так и бросил свое волокитство?
Андрей Титыч. Эх, Василий Митрич! Уж так и быть, всю вам истинную правду расскажу. Вот проходит неделя, мучусь я совестью через свое невежество, а идти к ним боюсь. Проходит другая, третья; да уж и сам не знаю, как-то осмелился: дай, думаю, пойду. Что ни будет, то будет.
Досужев. Разумеется.
Андрей Титыч. Прихожу я к ним, она одна сидит, работает. Взглянула на меня-с, и вдруг у ней в одну минуту слезы на глазах-с. Начал я извинения просить в своем собственном невежестве, а она мне на мои извинения ничего не говорит, а твердит только одно: «Что ж вы не приходили? Что ж вы не приходили? Значит, это была только шалость с вашей стороны?» Я опять даже со слезами начинаю ее просить-с: «Вы, говорю, только меня простите, а уж я вперед, говорю, никогда не осмелюсь». Она взглянула на меня и засмеялась: «В чем, говорит, простить-то! Грех-то небольшой». А у самой, гляжу, опять слезы на глазах. Тут мать вошла, я за шапку да домой. Что же это такое, Василий Митрич?
Досужев. Известно, что. Значит, она тебя любит. Надо с тебя магарыч.
Андрей Титыч. За этим дело не станет-с. Только прихожу я домой-с, хочу ей самое жестокое письмо написать, а тятенька вдруг ко мне: «Что, говорит, ты шляешься, как саврас без узды! Собирайся, говорит, ехать невесту смотреть!» Как тут жить!
Досужев. Что делать-то! Терпи, казак, атаманом будешь! Что ж, ты послал письмо?
Андрей Титыч. Послал-с.
Досужев. Что же ты написал? Ну, сделай милость, Андрюша, скажи!
Андрей Титыч. Все чувства свои выразил, какие только есть. Три дни писал. И в конце пишу, чтобы она мне на ответ написала, где я ее могу видеть и когда, и чтобы никого при том не было, и что если мне будет в этом отказ, то я могу себя потерять через это, и она будет за меня богу отвечать. Это письмо я вчера отдал нашей девушке и сейчас же ответ получил. Я вас давеча обманул немного-с. Пишет, что она пойдет в город, и чтобы я сегодня утром был в Кремлевском саду, здесь мы и можем видеться.