Тяжелый круг
Шрифт:
— Она! Идет! Виолетта! — сипло шепнул Сизарь и отвернулся, вроде бы вовсе не интересуясь, кто это там идет.
Саша оглянулся и сразу понял, что сказать «идет» — значит ничего не сказать: нет, она не шла, не двигалась, не ступала — она парила, плыла, она милостиво попирала пол — не тот влажный линолеум больничного коридора — сам воздух попирала она, легко перемещаясь по нему в полуметре от пола, — так стройна, так тонка, так пряма и невесома. Она подплыла к окну и осчастливила подоконник царственным прикосновением ладоней, потом острых локтей, наконец поворотила
Она очень точно и экономно «сгруппировалась», как отметил бы Олег Николаев, признанный среди ипподромных людей знаток и ценитель красоты. Красота, учил он, это прежде всего движение, безукоризненность, рассчитанность каждого жеста.
Саша перевел тихонько дыхание.
Почему-то вспомнились их редкие купания перед началом вечерних проездок. Как сладко было с замирающим сердцем взбежать по мокрому наклоненному стволу дерева, далеко выступающему над водой, и лететь с высоты в бутылочно-зеленую глубину озера. «Вот ты, Наркисов, — говорил Олег, поигрывая мускулами предплечий и загорелых ляжек, — летишь, можно сказать, колодой. А Касьянов, наблюдай, прыгает в группировке, и это — совершенно. Это великое дело — правильно поставленное движение — скоординированное».
Лица друзей мгновенно промелькнули перед Сашей, отдаваясь в сердце какими-то полузабытыми счастливыми воспоминаниями. В то же время он заметал, что живой орехового цвета глаз соседки, полускрытый пышной прядью, искоса наблюдал за ним. Ему захотелось беспричинно засмеяться. Он чувствовал, как теплеет, тает ледяная тяжелая пустота в груди — только глядеть на эту девчонку было утешением, вознаграждением за все! И он глядел, не таясь, впитывая это неожиданное утешение. Ожесточенность, заостренность черт его лица смягчилась, глаза повлажнели, губы тронуло слабое подобие улыбки: вот ты какая, девочка с «шикарным» именем.
— Обмираешь, да? — донесся опять шепот Сизаря.
— Ничего, правда? — охотно кивнул Саша, испытывая почему-то к Сизарю душевную приязнь и дружбу. — Только чего ты меня все за руку держишь, будто я придурок какой, не могу на своих ногах стоять?
Белокурое видение достало между тем платочек и, утопив в платочке носик, основательно потеребило его.
Саша и этому умилился.
Сизарь рядом дышал с осторожным восхищением.
3
Он так ловко все рассчитал, что закончил умываться в ту же секунду, что и Виолетта. А умывшись, чего же торчать возле хлюпающих кранов? Нечего там торчать, он двинулся к выходу и в дверях оказался с Виолеттой одновременно.
— Врачи рекомендуют перед завтраком променаж, — бросился он с головой в холодную воду.
Она посмотрела без удивления, только была на ее лице полуулыбка. Потом уж он узнал, что такая таинственная полуулыбка у нее постоянна, так уж устроены ее орехово-желтые с высокими бровками глаза и маленький, подковкой вниз рот. Но в тот момент ему виделась ироническая усмешка, и секунды молчания показались опасно долгими. Она сделала вид, будто не заметила ошибки в словах Саши:
— Променад так променад.
Держа полотенца и мыльницы под мышкой, они медленно двинулись вдоль пустого чистого коридора.
Саша без удовольствия ощутил, что сразу же оробел отчего-то, даже вроде бы обессилел сразу. Хоть бы свет не таким ярким был. На худой конец — хоть бы пижама и шлепанцы поприличнее. Чтобы не выдать смятенного состояния, Саша отвернулся к окошку и украдкой одернул мятые полы и рукава больничной болотного цвета пижамы.
Оба остановились у окна, принялись рассматривать мельтешащую машинами и людьми, но странно немотную улицу внизу, потом Виолетта перевела взгляд выше, куда и Саша уставился глазами столь же пристально, сколь и бездумно.
— Раз, два, три, четыре, пять. Поразительно! — очень всерьез удивилась она. — Все пять головок на месте, верно?
— Я их лично проверил, — нашелся Саша, но тут же испугался, что сказал, может быть, глупость, пояснил: — В смысле, что я раньше на всех вершинах Бештау бывал.
Помолчали растерянно.
— Так это вас интересовали мои имя и фамилия? — искоса взглянула Виолетта.
— Меня. — Он покраснел против воли.
— Зачем? — безразлично разглядывая пустые стены коридора, проронила она.
— Познакомиться хотел, — бухнул Саша.
— А-а, да, — протянула Виолетта, — понимаю, здесь ведь так скучно…
— Нет, не потому, а вообще. — Саша чувствовал, что беседа идет «по кочкам», но не представлял себе, как сделать ее легкой и непринужденной, и от этого заволновался еще больше.
«Видение», наоборот, держалось очень естественно и просто. Они снова зашагали вдоль окон.
— Меня зовут Виолетта.
— Саша. Александр. — Саша неловко клюнул головой на длинной шее, что должно было означать светский полупоклон.
— Я слышала, вы упали с лошади? Вы — жокей? — все также непринужденно продолжала Виолетта.
— Упал. — Он невольно усмехнулся. — Маленько не удержался и свалился…
Из-под тонких влажных после умывания волос она смотрела внимательно, с пониманием и молчала.
— А это что? — Он показал пальцем на ее забинтованную ножку. — В классики играли? Иль со скакалкой забавлялись? (Почему-то очень хотелось выглядеть ироничным и независимым.)
— Нет, упала с велосипеда.
— Учились?
— Нет. С трехколесного.
Саша засмеялся.
— Это мой номер. Я выступаю в шапито.
— Вы циркачка? — Саша даже остановился.
— Да. Ну, это не тема, — неожиданно оборвала она, и мгновенная гримаска неудовольствия пробежала по ее лицу. — Неудачно приземлилась на манеже, и все.
Саша вспомнил, что у Пеле каждая нога застрахована на миллион долларов, и хотел сообщить это Виолетте, прибавив, что и ее ноги достойны такой же страховки, но не решился и вместо этого брякнул: