Тяжелый круг
Шрифт:
На ипподроме шла утренняя уборка, ветер доносил иногда знакомый по цирку горьковатый и вкусный одновременно запах парного навоза. Слышались приглушенные голоса разговаривавших с лошадьми конюхов, громыханье ведер, бряканье металлических задвижек, скрип дверей, топот и ржание.
Повсюду был праздник, а тут — самая горячка.
Виолетта, как было условлено с Сашей, села в паддоке на скамейку и оттуда следила за тем, что творится на конюшнях.
Самым первым выехал на круг Саша. Убедился, что Виолетта здесь, заулыбался и повернул к паддоку.
— Это мой Одолень. — Он картинно осадил
Жеребец не понял, почему задержка, шумно вздохнул раздувшимися красными ноздрями и посмотрел на Виолетту так надменно и сердито, что она виноватой себя почувствовала, торопливо сказала:
— А я не мешаю, что сижу здесь?
— Наоборот, совсем даже наоборот! — многозначительно ответил Саша.
По дорожке неторопливой метью ехал на вороной лошади всадник. Виолетте показалось, что она знает его. И не зря показалось: это был Саня Касьянов.
— Чего потерял? Поехали! — крикнул он бездумно, но тут же и сам натянул поводья. — Э-ээ-э, значит, это вы… А мы вот, знаете… Приятно, знаете ли, утречком проехаться верхом по Гайд-Парку или Булонскому лесу… — проговорив это, Касьянов, видно, оробел от неожиданной своей бойкости и развязности. Хмуря брови и присутуливаясь, попытался утаить смущение, но не сумел, еще больше залился краской, поскорее тронул коня и понуждал нарочито серьезным голосом Сашу: — Долго тебя ждать?
Оба с места сорвались в галоп, серая пыль завихрилась под копытами лошадей.
Зеленое поле ипподрома так велико, что жаворонки чувствуют себя здесь совершенно как дома: они отвесно взлетают со своих гнезд, захлебываются в журчащей песне, и просто удивительно, сколько ликования и радости может быть заключено в махоньком трепыхающемся комочке. Висит в воздухе сокол-пустельга, выстреливает собой в землю и редко взмывает без добычи — много, значит, здесь мышей и ящериц.
Вдоль скаковой дорожки, замкнутой эллипсом, тянутся деревянные и каменные конюшни. Их несколько десятков, и из каждой по нескольку же десятков лошадей сейчас выводили на утреннюю проездку. Лошади под жокеями и конмальчиками серые и вороные, гнедые и рыжие, но все одна к одной, красавицы писаные!
В больнице Виолетта сказала Саше как само собой разумеющееся: мол, кто их, лошадей, не любит. И она, действительно, любила лошадей, хотя дела с ними никогда не имела, даже в деревне ни разу в жизни не бывала. Родилась в большом волжском городе, детство провела на асфальте, в палисаднике да на цирковом манеже. Но когда она видела скачущих лошадей, то испытывала неизъяснимое волнение, сердце переполняло ожидание чего-то неизведанного, таинственного.
Сколько она себя помнит, ей всегда неудержимо хотелось куда-нибудь уехать. Только наступало лето, как становилась она беспокойной, выходила на Волгу и жадно вдыхала горячий ветер, доносивший жар с пода левобережных заволжских степей. Несколько лет назад Виолетта с компанией школьников побывала на рыбалке. В классе было несколько мальчишек — заядлых удильщиков, они и позвали всех с собой на свои излюбленные места.
Эти места были на левом, пойменном берегу Волги чуть выше города, дивные места, о существовании которых Виолетта даже и не подозревала. И рыба там клевала здорово, и грибов было много, а озера в лесу такие, что так и мнилось — вот-вот опечаленную Аленушку встретишь…
Ночевали в палатках, а утром Виолетта проснулась раньше всех и одна вышла на недавно скошенный луг, что находился сразу же за дубравой.
Где-то бестолково блеяли овцы, умиротворенно мычали коровы, иногда раздавался лихой похлыст пастушьего кнута. Покой и рассветное благоденствие нарушил вдруг конский топот; непонятно, откуда он взялся, этот конь, неоседланный и без узды? Он был ярко-рыжий, но лучи всходившего солнца так высветили его развевающуюся гриву и хвост, что стал он ненатурально розовым.
Конь был молод, силен и своеволен. Он взбрыкивал на лугу, заливался ржанием. Что-то испугало его, он мигом перемахнул через бочажину, обогнул опушенное ивняковым кустарником озерцо и помчался прямо на солнце, которое раздвоилось и стало похоже на раскаленную подкову. Но это было лишь мгновение — конь свернул чуть влево и, не снижая веселой скачи, скрылся за дубовым леском. Казалось, что нет у этого розового коня ни преград, ни границ, что живет он на свете сам по себе и не подозревает даже о существовании человека.
С тех пор до нынешнего дня не приводилось ей видеть лошадей, скачущих столь привольно, страстно и в удовольствие самим себе — не людям лишь. Конечно, в цирке лошадки ничего себе, хорошие, но прав был совершенно Саня: не в их пользу сравнение. Они уж очень безропотны, подневольны, у них характер рабочих животных. Они толстые, жирные и равнодушные до того, что уж и не лошади вроде. Выступления они заканчивают прямо-таки с радостью и норовят поскорее убежать с манежа в теплую конюшню. А эти — напротив: не хотят сворачивать с трека, видно, что скакать во всю мочь — для них самое большое наслаждение.
На огненно-рыжем коне несколько раз мимо Виолетты промчался Нарс Наркисов.
После проездки Саша и Саня привели Нарса в паддок, Виолетта спросила:
— Неужели вы меня не заметили, я вам несколько раз рукой махала.
Наркисов разомкнул темные обветренные губы, собрался что-то ответить, но его опередил Саша:
— Нарсика только лошади интересуют.
У Наркисова в глазах замерцали зеленые огоньки, он возразил без обычной своей медлительности:
— Напрасно так думаешь, не только!
Никто, кроме Виолетты, не понял смысла этого возражения, да и она не столько поняла, сколько предположительно, лишь сердцем одним, угадала значение и слов, и взгляда низкорослого застенчивого горца.
4
Жокеи — это вроде бы привилегированные на ипподроме люди, своего рода конюшенная аристократия. Но только именно что вроде бы: в дни скачек они — в ярких кокетках, нарядных кофтах, белых галифе — верно, на особом положении и в лучах славы, а во все остальные времена ведут ту же черновую работу, что и конюхи. Единственная малая поблажка накануне скачек: в этот день они вилы и ведра в руки не берут. Завтра — открытие сезона, розыгрыш четырех традиционных призов, вот почему Милашевский, Касьянов и Наркисов получили полное освобождение до полудня завтрашнего дня: завтра в двенадцать ноль-ноль старт первой скачки.