Тяжелый рок
Шрифт:
Да, в тот день случилось так, что, после того как Мастер Синанджу устранил препятствие, нарушавшее его скромный отдых, его ученик окончательно все испортил мелочными упреками по поводу того, что могло бы и чего не могло бы случиться. Мастер Синанджу стерпел покушение на красоту лишь потому, что, как он ни пытался на протяжении многих лет объяснять своему ученику, что подлинно прекрасно, тот так и не научился отличать истинную красоту в его вульгарной культуре. Да и вряд ли научится.
Чиун стерпел шум, доносившийся сзади, с пола. Он стерпел возглас
А когда телевизионная драма подошла к концу, он услышал, что его неблагодарный ученик вновь посягает на его желание без помех наслаждаться своим любимым искусством.
– Ты мог позвать меня. Я бы увел ее, чтобы она тебе не мешала. Ты чуть не сделал то, что мы пытаемся предотвратить, понимаешь?
Чиун не отвечал: невозможно говорить с бесчувственными и невосприимчивыми людьми. Пусть его ученик даст выход своей глупости, нежное сердце Чиуна стерпит все грубости. Такова чистота духа Мастера Синанджу.
– Слава Богу, что у нее ничего не сломано, хотя в это трудно поверить. Она же врезалась в стену, как выпущенная из катапульты.
Правильно. Она бесцеремонно помешала ему, как… как… как белый человек. Но Чиун не собирался вступать в дискуссию. Были вещи, которые простительны ученикам. Однако он не мог простить некомпетентности. Вот на эту тему он выскажется.
– Если ты оставил свою подопечную одну, то почему злишься на меня? Тебе следует негодовать не на меня, а на себя. Если бы ты добросовестно выполнял свои обязанности, она бы ни за что не оказалась здесь.
– Я проверял периметр обороны, папочка, как ты меня и учил, обеспечивая безопасность снаружи, вместо того чтобы сидеть внутри.
– Ты ничего не обеспечивал, раз бросил ее одну, и с ней что-то случилось. Где она сейчас?
– Она смогла подняться на ноги, и я отвел ее в соседнюю комнату, чтобы она вновь не помешала тебе смотреть фильмы.
– Значит, тебя опять нет с ней рядом?
– Несомненно.
– Тогда ты – несомненно болван. Этот ребенок обладает положительным качеством, которых я раньше не отмечал у американцев. Она с должным уважением относится к Мастеру Синанджу. Тебе следовало бы рассказать ей о сокровищах, которые можно отыскать в передачах американского телевидения.
– Скажу тебе прямо, папочка. Для нее нет разницы – что Синанджу, что аравийские ассасины. И она поднимет тебя на смех, если ты изложишь свое мнение о «мыльных операх».
– Ассасины – пустяки! Как можно сравнивать Дом Синанджу с теми, кто отважен лишь под действием гашиша? Она посмеется надо мной? Почему кто-то станет смеяться над Мастером Синанджу?
– Ты не понимаешь контркультуры этой страны.
– Откуда может взяться контркультура, если нет самой культуры? Непонятно. А вот с твоей некомпетентностью все ясно. Я сказал тебе, что ты должен делать, а ты этого не делаешь. Ты предпочитаешь спорить и терпеть неудачи, а не слушать и добиваться успеха. Это свойственно многим, но такого никогда не бывало с воспитанниками Дома Синанджу.
Пробормотав: «Хорошо, папочка», Римо направился и соседнюю комнату, но Викки исчезла. Он проверил ванную и холл. Вышел на лестницу и прислушался. Спустился в вестибюль. Но Викки Стоунер нигде не было. Лишь возле регистрационного стола было небольшое оживление. Какой-то швед, такой загорелый, словно он лет тридцать жарился на солнце, спорил со служащим гостиницы. Рядом стояли трое чернокожих в черной, красной и зеленой шапочках.
– Мое имя Нильсон, и я совершенно точно бронировал себе номер на сегодня. Посмотрите еще раз. Меня зовут Ласа Нильсон.
Глава девятая
Абдул Керим Баренга, он же Тайрон Джексон, не дал коридорному ни цента чаевых, потому что тот был лакеем империалистов и «дядей Томом». Это была основная причина.
Ну а, кроме того, эти бледные поганки из регистрационного отдела потребовали заплатить за номер вперед, лишив компаньонов последних полученных в Сент-Луисе денег.
– Ну что, «бабки» кончились? – спросил Филандер Джонс, оглядывая номер «Уолдорф Астории», обчистив который, можно было бы получить от скупщиков краденого не меньше тысячи трехсот долларов. Если бы удалось пронести вещи мимо швейцара.
– Не кончились, – возразил Баренга, – а мы начинаем вкладывать капитал в революцию.
– Надо было сначала дождаться, пока нам не заплатят пособие по безработице, а потом уже начинать революцию – все-таки это две сотни.
– Революции не нужны пособия. Ей нужен капитал, и мы уже добываем его.
– Все-таки двести есть двести.
– Раз ты думаешь, как ниггер, ты им и останешься. Если бы мы тебя слушали, нам бы заплатили семьсот, ну, максимум восемьсот. Раз хочешь капитал, нужно знать, что они затевают. Чтобы их победить, нужно думать, как они.
Филандер Джонс был вынужден признать, что Баренга вновь оказался прав. Когда хоронили того макаронника-мафиоэо, в венке оказались деньги. Красавчик Харолд рассказал им потом о тех «бабках», которые заплатят по открытому контракту. Баренга держался великолепно. Он отправился прямо в офис к этой белой свинье из транспортной фирмы, которая сидела там так, словно офис ей и принадлежал, и смешал ее с грязью.
– Я не хочу, чтобы какое-то белое дерьмо указывало мне, как и что делать. – С этими словами Баренга положил ноги прямо итальяшке на стол, и тот ничего не сказал. Ни слова.
– Взгляни сперва на ее фотографию, чтобы не перепутать.
– Я здесь не от любви к тебе, белый. Ты – жалкая белая копия настоящего человека. Капитал. Я пришел за этим. Моей армии нужны средства. Хочешь говорить о деле, дорогуша, гони «бабки».
– Сколько? – спросил вице-президент фирмы «Автотранспорт Скатуччи».
– Двадцать кусков по-крупному.
– Это сколько – две тысячи долларов, так?
– Белый, у тебя уши забиты дерьмом. Я же ясно сказал: «по-крупному». Двадцать тысяч долларов.