Тяжесть короны

Булгакова Ольга Анатольевна

— Я не хочу лукавить, Ваше Величество. Я надеюсь, что, вопреки картине и общему впечатлениею, это только усталость. Потому что ее можно излечить. Быстро и бесследно.

Брат помолчал, прежде чем ответить:

— Тогда я тоже буду надеяться, что это только усталость.

Почему-то считала, что сон, вызванный лекарством, будет без сновидений. И была рада ошибиться. Мне снился Арданг, зеленые холмы с рядами хмеля и винограда, водопад Рудун и луга. Снилась Ромашка, тащившая крытую телегу. Я сидела на облучке, а рядом был Ромэр. Он обнимал меня за плечи и, прижавшись щекой к моей голове, молчал, как и я. Слова только мешали бы. В тот момент мы не просто были вместе, мы существовали друг для друга. Тогда я была счастлива.

33

На

третий день прописанного доктором покоя я отослала кормилицу в северное крыло. Боялась, что без ее надзора за Аримом будут хуже следить. Меня и без ее несколько чрезмерной опеки еще долго никто не тревожил. Даже отчим, которого кормилица в первые два дня твердо, даже грубо отослала. А я, прислушиваясь к ответу Дор-Марвэна, удивилась покладистости регента. Нет, он не чувствовал своей вины, об этом и речи быть не могло. Он же считал себя во всем правым, а меня — жертвой ужасного содержания у похитителей. Слышала, как он клялся кормилице, что обязательно накажет Леску и Керна. «Они наверняка держали ее в каком-нибудь сыром каменном подземелье. Разумеется, ее здоровье пошатнулось. Но я уверен, она поправится в скором времени», — повторял он кормилице снова и снова. Я почти не удивилась, когда ощутила главенствующую эмоцию Стратега — его заботу обо мне, даже боязнь потерять любимую дочь. Поэтому неожиданностью не стали красиво оформленные корзинки с фруктами, которые каждое утро присылал отчим, и книги на верейском и муожском, которые Дор-Марвэн тщетно надеялся вручить лично. Вначале на страже моего спокойствия стояла грозная кормилица, а потом удивительно жесткая и несгибаемая Винни, казавшаяся мне прежде легко поддающейся влиянию.

За шесть отведенных мне небом дней отдыха я действительно пришла в себя, смогла собраться с мыслями. Утешительными они не были. Положение мое, как и прежде, оставалось безвыходным.

Постоянная пытка медальоном вымотала меня, истощила силы, оставшиеся после непростой дороги в Ольфенбах. Я понимала, что в ближайшие дни трудностей лишь прибавится, станет сложней бороться с амулетом. Поэтому не теряла надежды, что небеса избавят меня от мучений и как можно скорей завершат этот фарс покорности. Было безумно жаль Брэма, но я знала, что его внутренний стержень поможет брату пережить мою смерть.

Брэм сдержал данное слово и каждый вечер приходил в башню. Мы ужинали, он рассказывал, как прошел его день. В беседах старался даже вскользь не упоминать отчима. Через медальон я чувствовала постоянное недовольство Стратега пасынком. Оно оставалось на одном уровне. Из этого делала вывод, что новых ссор между регентом и королем не возникало. Эти догадки подтверждала и баронесса Лирон, навещавшая меня каждый день около полудня. По ее словам Дор-Марвэн и Брэм старательно избегали друг друга. А отсутствие на прошедшей неделе приемов и балов лишь сыграло обоим на руку.

Брат с готовностью отвечал на все вопросы о делах Шаролеза, без удовольствия говорил о Муоже и замыкался, если я осмеливалась спросить об Арданге. Чаще всего в ответ слышала:

— Я разбираюсь с делами. Их много накопилось.

Я даже не обижалась на одинаковые ответы. Брат не мог знать, как я ждала любых новостей из Арданга, как надеялась услышать хоть малейший намек на сведения о Ромэре. И в который раз сожалела о том, что новости доходят с большим опозданием.

Но Брэм об Арданге не говорил, а утешение неожиданно нашло меня в лице Винни. На шестой день она напевала мелодию. Знакомую мелодию. Одну из наиболее успешных баллад о Короле и его Ангеле. И по взглядам, которые на меня изредка бросала служанка, я поняла, что текст девушке известен, а соответствующие выводы уже сделаны. Это радовало. Мне нравилось, что правда начинала постепенно просачиваться не только в Шаролез, в Ольфенбах, но и во дворец.

Утро седьмого дня принесло долгожданные новости из Арданга. Гонец прискакал с посланием из Корла, одного из портовых городов Арданга. Жизненный путь этой короткой записки был извилистым. Вообще поразительно, что письмо так быстро достигло Ольфенбаха. Хотя, признаться, даже тогда меня не удивило, что письмо было только одно.

Голубь из Корла принадлежал дочери казначея. Она состояла в переписке со своим женихом, торговцем из Малира, большого города на северо-западе Шаролеза, где реки Мир и Либ сливались в Мирлиб. Получив послание, купец бросился к владельцу земель, тот велел немедленно везти письмо в Ольфенбах. Вдоль реки, через Кручу, по Тракту. Но у торговца не было возможности менять коня так быстро, как это делали Ястребы. Поэтому путь в столицу отнял больше времени. К счастью для Ромэра, к счастью для Арданга.

Взволнованный слуга передал мне просьбу брата немедленно явиться в зал Совета. Там уже собралось множество знакомых людей. Сосредоточенный Брэм, стоявший у стола и прижимающий к столешнице пальцами правой руки темную папку. Внешне совершенно спокойный виконт-телохранитель, занявший место за спиной короля. Маркиз Леску, казавшийся испуганным, разговаривал в углу о чем-то с несколькими вельможами. Герцог Ронт о чем-то перешептывался с хмурым бароном Лирон. Стратег, чье растущее, близкое к паническому беспокойство я постоянно ощущала, опять повел себя странно. Подойдя к своему месту по левую руку от трона, постарался обратить на себя внимание задумавшегося Брэма и разговорить короля. Видимо, пытался вытянуть из брата хоть какие-нибудь сведения до начала заседания, чтобы иметь возможность изображать пусть незначительную, но осведомленность. Губы брата изогнулись в язвительной ухмылке. Король бросил на отчима пренебрежительный взгляд и ответил громко и четко, так, что слышали все собравшиеся:

— Прошу, господин регент, не разочаровывайте меня еще и своей нетерпеливостью. Честно говоря, ожидал от Вас более зрелого поведения.

Стратег отшатнулся от Брэма так, словно пасынок влепил ему пощечину.

— Прошу прощения, Ваше Величество, — выдавил отчим.

А медальон обдал меня неимоверно мощной волной ярости Дор-Марвэна. Я прочувствовала весь его обжигающий гнев, всю едкую горечь и обиду на Брэма, потому что находилась так близко к источнику. После почти недели относительного покоя эта встряска была такой сильной, что я едва устояла на ногах. Но готова поклясться, на лице не дрогнул и мускул. С ужасом осознавая, что мне сейчас придется подойти к отчиму, мило ему улыбнуться и занять свое привычное место по левую руку от него, я не могла заставить себя сделать даже шаг и замерла в дверях.

Не думаю, что мое замешательство бросилось кому-нибудь в глаза, скорей всего, случившееся было частью договоренности между соратниками брата. Граф Керн, очень высокий крупный мужчина с довольно грубыми, но правильными чертами лица, завидев меня, отошел от своего собеседника.

— Ваше Высочество, — даже поклонившись в знак приветствия, граф оставался выше меня, — рад видеть Вас в добром здравии. Позвольте заметить, что выглядите Вы великолепно.

— Благодарю, Ваше Сиятельство, Вы очень милы, — ответила я, не совсем понимая причину, по которой чуждый светским политесам военный решил обратиться ко мне, да еще с комплиментами.

— Я слышал о Вашем недомогании, а также о роли господина регента в этом неприятном эпизоде. Поэтому от всего сердца предлагаю, Ваше Высочество, на время сегодняшнего собрания поменяться местами.

Граф был прямолинеен, впрочем, как и всегда. Его предложение меня удивило, я даже была согласна с амулетом, мгновенно возразившим:

— Что Вы, Ваше Сиятельство. Место по правую руку короля по праву Ваше.

— Поверьте, ради спокойствия Вашего Высочества я вполне могу отказаться от почетного места, — совершенно серьезно ответил Керн.