Тяжесть венца
Шрифт:
– Не смею вас задерживать, однако надеюсь, что мы продолжим нашу беседу несколько позже.
В церкви Анна решила, что ей следует уклониться от встречи с Глостером. Она начала замечать, что все больше подпадает под влияние этого странного человека. Когда-то она считала его врагом и панически боялась. Но тогда шла война, и в образе горбатого Дика для нее воплотилось все зло, исходящее от дома Йорков. Они и были врагами, и однажды Ричард даже попытался силой овладеть ею, но Анне удалось бежать. Как это было давно! Она вспоминала об этом, словно речь шла о другом человеке. А ведь тогда она была так напугана, что решилась уехать из Англии любой ценой. Тем человеком, который ей помог, оказался именно Филип Майсгрейв, и хотел того Ричард Глостер или нет,
Анну передернуло от одного воспоминания об этом. Ричард и любовь – поистине несовместимые вещи. И вовсе не потому, что он калека. Герцогу нельзя отказать в известном обаянии, и при встрече с ним Анна порой даже забывала о его увечьях. Однако скрытый цинизм его шуток и тайная ирония, прятавшаяся за религиозным смирением Ричарда, наводили Анну на мысли о том, что герцог Глостер не способен испытывать искренние душевные порывы. Нет, этот человек не способен любить, скорее она готова поверить в его родственные чувства, в его стремление заполучить ее в качестве союзницы в борьбе с герцогом Кларенсом. Дик Глостер – вельможа и политик до кончиков ногтей, в этом он чем-то напоминает ей отца. Однако, если отцу Анна с готовностью подчинялась, то та странная власть, какую со временем приобрел над нею Глостер, начинала тяготить ее, а его попытки вмешаться в ее жизнь раздражали Анну. Она хотела покоя и уединения, Ричард же, на первый взгляд ничего не предпринимая, лишал ее всего этого.
После службы Анна решила сослаться на недомогание, дабы больше не встречаться с Глостером, и почувствовала огромное облегчение, когда узнала, что тот уехал. Она даже испытала некоторые угрызения совести оттого, что столь скверно думала о нем. Ведь, по сути дела, за исключением той поры, когда люди Ричарда охотились за ней во время побега из Англии, Ричард не выказывал враждебности, и ей не в чем больше подозревать его.
Наступил Иванов день. К ночи, как обычно, крестьяне развели костры, и парни с девушками, взявшись за руки, прыгали через огонь, что, по старинному поверью, очищает и ограждает от козней злых духов. Именно в этот праздничный вечер Анна вдруг ощутила такой приступ душевной боли, что, когда сестры отправились в долину, чтобы благословить первый сноп, затворилась в одиночестве в часовне и, скорчившись на каменном полу, долго рыдала, захлебываясь от слез. Всего лишь год назад… Да, ровно год назад они обменялись последним поцелуем с Филипом… Год назад она отшлепала убежавшего от нее на стену крепости сынишку, и он, обиженный на мать, исчез из детской, и больше она его никогда не видела… Тоска, которую, как она думала, нескончаемая цепь молитв и суровых самоограничений исторгла из ее души, поднималась в ее крови, словно громадный медведь-одиночка, проснувшийся посреди зимней спячки…
– Матушка…
Перед нею стояла испуганная Кэтрин. Глядя сквозь слезы на эту красивую, убранную цветами девочку, на ее черные сверкающие глаза и каскады серебрящихся волос, Анна вдруг улыбнулась и протянула к ней руки, вознося благодарность небесам за то, что она у нее есть.
В этот вечер они с Кэтрин долго беседовали в келье Анны, и, несмотря на то, что боль утраты была еще чересчур сильна, обе с наслаждением погружались в воспоминания и даже порой смеялись, ибо то, о чем и мать и дочь так долго молчали, неожиданно принесло облегчение. И когда Кэтрин уже задремывала, опустив головку на колени матери, она пробормотала сквозь сон:
– Мама, я хочу в Нейуорт. Там могилы отца и Дэвида. Почему мы так долго не возвращаемся туда?
И действительно, почему? Анна тягостно задумалась. Ей и самой показалось вдруг необъяснимым, отчего она так и не побывала на родных могилах. Единственное оправдание, какое она видела, – так пожелал Ричард Глостер. Герцог увез ее, обессиленную от горя, из Нейуорта и спрятал в Сент-Мартин ле Гран, и он же внушил Анне, что ей незачем возвращаться в Гнездо Орла. По сути, все это время она находилась в полном подчинении у наместника Севера. Былые подозрения и неприязнь вновь всколыхнулись в ней, и той же ночью Анна написала Ричарду, сообщив, что желала бы вернуться в Нейуорт.
На следующий день она разыскала Дайтона и велела доставить герцогу послание.
Ричард появился куда скорее, чем она ожидала.
Когда сестры после службы, покинули церковь, Анна осталась помолиться в уединении. Обычно в этих старых стенах царила прохлада, особенно приятная в это жаркое и сухое лето, но сейчас, на закате, воздух, вливавшийся в открытые настежь двери, был полон солнечного тепла и запаха скошенной травы. Свет маленькой лампады перед реликварием казался тусклым, особенно в сравнении с косыми лучами заходящего солнца, лежавшими на старых известняковых плитах пола. Анна стояла, преклонив колени. В тишине лишь изредка потрескивал фитилек лампады да откуда-то извне долетал одинокий голос кукушки. Анна ощущала покой и умиротворение, оканчивая молитву:
– Sicut erat in principio et nunc et semper et in saecula saeculorum. Amen! [7]
Она вздрогнула, когда позади нее раздались торопливые шаги, звон шпор и на плиты легла огромная тень.
Перекрестившись в последний раз, она встала и оглянулась.
Ричард стоял на фоне пламенеющего заката, и Анна видела лишь силуэт. Это он – одного взгляда на эти плечи, одно из которых выше другого, было достаточно.
– Вы никуда отсюда не поедете, миледи Анна!
7
Как было вначале, ныне, и присно, и во веки веков. Аминь! (лат.).
Анна неторопливо направилась в его сторону, лишь на миг задержавшись у кропильницы, опустив пальцы в чашу со святой водой и осенив себя крестным знамением.
– Повторяю: вы никуда не поедете, миледи!
Голос звучал излишне громко, даже гневно. Они оказались в притворе храма, вокруг по-прежнему не было ни единой души.
Анна щурилась от света, глядя на Ричарда. Он был в костюме для верховой езды, и от него исходили запахи пота, дорожной пыли, седельной кожи. Она на миг испытала отвращение, но не показала этого, надменно откинув голову и напомнив этим Ричарду ту давнюю девочку из аббатства Киркхейм.
– Это приказ, ваша светлость?
Он долго не отвечал, разглядывая ее, но на фоне алеющего закатного неба Анна не могла разглядеть выражения его лица. Когда же Ричард, прихрамывая, прошел в глубь придела и опустился на каменную скамью перед надгробиями первых настоятельниц монастыря, он словно растворился в сумраке и исчез.
– Да, это приказ, – отвечал он, но голос его уже звучал миролюбиво. И не успела Анна что-либо возразить, как герцог продолжил: – В Англии чума, Анна, и не дело женщине с ребенком теперь отправляться в дорогу. Вы не проделаете и двух миль, как наткнетесь на первый же чумной камень [8] .
8
Знак, указывающий, что в селении имеются больные чумой и его границы опасно переходить.
– Чума? – переспросила Анна и растерянно перекрестилась. – Но я не слышала ни о чем подобном!
И тогда Ричард сообщил, что по его приказу охранники гонят из долины чужаков, и Анна вынуждена была ему поверить, поскольку сама заметила, что уже давно в монастырь не обращались нищие и странники с просьбами о приюте, и монастырская богадельня пустовала.
– Так вот как вы оберегаете Анну Майсгрейв!
– Да, миледи. Ваша жизнь драгоценна для меня.
Глаза ее вновь привыкли к мраку, и она увидела, что Ричард неотрывно смотрит на нее.