Тысяча дней в Тоскане. Приключение с горчинкой
Шрифт:
Миша оглядел нас, меня и его. Не вставая, взял мои руки и поцеловал, потом поднялся и торжественно поцеловал Фернандо в плечо по русскому обычаю.
— Поджарить вам котлеты или вы сегодня предпочитаете кровь и вино? — спросила я.
Они объявили, что теперь, покончив с первыми любезностями, умирают с голоду. Я растопила на медленном огне сливочное масло, добавила каплю оливкового, чтобы не подгорело, когда увеличу огонь. Тонко отбитую свинину посыпала и вмяла в нее крошки сухой апельсиновой цедры, семена фенхеля и панировку из кукурузного хлеба. Быстро обжарила с обеих сторон и переложила на теплую тарелку, пока делала соус. Фернандо с Мишей вышли на террасу покурить, помириться между собой, а я задумалась, не слишком ли жестока была к старому другу. Для Миши любить — значит мучить. Но ведь и он меня знает, знает, что я вечно спотыкаюсь на лестницах, общих или своих собственных. Никогда не видела смысла без конца лезть вверх. Мне больше нравится жизнь в арабесках — там завиток, здесь другой. Может, иногда это выглядит легкомыслием, но это не так. Я всегда заканчивала то, за что взялась, закругляла как могла. Кроме того, я никогда не равнялась на успех. А еще я понимаю, что вид чужого счастья Мишу не радует. В нем живет старая боль, старше его самого, и самая мысль о счастье кажется ему пошлой. «Счастье — для камней», — всегда говорил он. Для него это так и есть. Ему удобнее жить неудовлетворенным циником. Честно несущим свой крест. Или хотя бы в ожидании счастья. Некоторые люди пугаются радости. Боятся, что не заслужили или что не смогут ее прочувствовать, если она когда и заглянет в гости. А больше всего, мне кажется, боятся, что она уйдет, что она не навсегда. Новая редакция предостережения Барлоццо: «Не доверяй покою».
Я заметила, что Фернандо с Мишей исчезли с террасы. И в саду их не видно. Решила, что они вздумали прогуляться в деревню, поэтому не стала торопиться с ужином, налила стакан вина и села у огня, но тут они ввалились, нагруженные дровами и раскрасневшиеся.
— Мы были в сарае, разбирались, — пояснил Фернандо.
— Твой муж — настоящий Макиавелли, Чу. Я встретил равного противника. Он знает наизусть больше цитат из «Государя», чем я. И мы сошлись на том, что единственные настоящие бандиты — те, кто считает себя безупречным, без пятнышка. Идеальные люди заставляют нас чувствовать себя дурными, отверженными, наказанными. В этом мы тоже сошлись.
Такое достигнутое за полчаса согласие вызвало у меня улыбку. Я вернулась к соусу, но они увязались в кухоньку, переделанную из помещения для кормления скота, мы только и могли хохотать и повторять, как хорошо, что мы вместе. Решили есть не за столом, а у огня. Я вытолкала их из кухни, чтобы собрать все, что нужно, пока подогревался масляный соус к котлетам с двумя каплями fino,красного уксуса. Когда смесь закипела, я выжала прямо на сковородку сок красного апельсина. Намолола перец, добавила сливочного масла для блеска — и готово. Налила по лужице соуса на тарелки, положила в него чуть подогретые котлеты.
Миша принес тарелки и поставил на каминную полку. Фернандо принес мисочку салатного сельдерея и пюре из маскарпоне. И мы принялись за еду.
Фестиваль макиавеллистов продолжался сравнением достоинств добра и зла. Я слушала вполуха, поскольку Мишины рассуждения были мне давно знакомы.
— Все мы должны остерегаться нашей способности ко злу. Зло — это ремесло, защита, искусство, спорт. Научиться ему так же просто, как стрелять или ездить верхом. Потом это умение откладывают, пока оно не понадобится.
— А как практиковаться в этом искусстве? Разве его не надо оттачивать? — спросил Фернандо, однако Миша, как и Князь, отвечал только на те вопросы, которые его устраивали.
— Того, кто хочет всегда быть хорошим, неизбежно погубят те, кто не хороши. По-моему, это как раз твой случай, не так ли, Фернандо? Кое-кто пользовался твоими достоинствами, принимая их за слабость, да? Хотя ты один из самых сильных людей, каких я знавал.
— Io lo prendo come ип complimento,я считаю это комплиментом, — заметил Фернандо, — только, думаю, мне уже поздно учиться злу. Мне хватает хлопот и с английским.
Я поцеловала их, оставила допивать и понесла «священника» в постель.
— Вечер был неожиданно прекрасным, Чу, — сказал мне вслед Миша.
«И правда», — думала я, засовывая «священника» под простыни.
Он за полдня стал деревенским divo.Все санкассианцы только и говорили о Мише, очарованные его язвительностью и пораженные великолепным знанием языка. Un straniero,иностранец, который пьет, курит и играет в карты, отпуская шуточки на местном наречии, и при том, подумать только, — он психиатр из Калифорнии! Миша производил впечатление. «Похоже, не одна вдовушка оставила платочек и уложила попышней волосы», — поддразнивала я его по дороге домой и спрашивала, не захотелось ли и ему «поселиться под оливами» вместе с нами, однако он слушал, серьезно склонив голову набок и не позволяя себе даже улыбнуться. Пять дней, которые он рассчитывал провести с нами, растянулись в восемь, а потом и в девять. Мне казалось, что Миша в полной мере наслаждался своей славой среди деревенских и нашей заботой, хотя и сохранял мрачный вид все время, кроме случаев, когда ему удавалось подбить Фернандо на очередную макиавеллевскую перепалку.
Поначалу Миша прекрасно ладил с Барлоццо за вечерней граппой в баре или у нашего камина, но долго эти двое выдержать друг друга не могли. Миша утверждал, что Барлоццо — спартанец и слишком увлекается речами на общие темы. Барлоццо выразил свое отношение тем, что попросту перестал бывать у нас и вежливо прощался с посетителями бара, едва мы входили туда с Мишей. Фернандо говорил, что они похожи на двух лосей, не поделивших территорию. Что они ревнуют друг к другу. Может, он и не ошибался. Но если и так, когда Миша складывал вещи в старый «Рено», арендованный, чтобы поездить немножко по стране, прежде чем сесть на самолет в Риме, на его старом лице, кажется, читалась радость. Чего нельзя сказать о Барлоццо.
Не знаю, началось ли это с бодания с Мишей, или сказалась тревога за Флориану, или другая беда, реальная или воображаемая, но на его лицо опять легла тень. Она видна была во впадинах его глаз, когда мы сидели в тот же вечер, после отъезда Миши, на плюшевой голубой софе в маленькой гостиной Флори. Мы собирались отвезти ее за покупками в Читта делла Пьеву.
— Хочу показать вам одно местечко, — сказал он.
— Что за местечко?
— Дом. Вернее, то, что осталось от ипа casa colonica,сельского особняка.
— Это недалеко?
— Не слишком далеко. Помните излучину Тибра за несколько километров до поворота к Тоди? Мы там собирали камни для очага. Это там рядом, по другую сторону дороги, метров пятьсот в лес, — сказал он.
— И ты хочешь нас туда отвезти? Навестить кого-то?
— Нет, не в гости. Пожалуйста, без вопросов. Я просто прошу вас с Флори и Фернандо завтра съездить со мной. Попробуйте договориться с ней. — Он кивнул на комнату, где одевалась Флориана. — На завтра или на субботу. Можно будет пообедать у Луччано, а потом заехать туда на несколько минут. Понимаю, это звучит таинственно, но я просто не хочу ничего говорить, пока вы не увидите дом. Можете вы это для меня сделать?
— Конечно, сделаю. Постараюсь, — заверила я его.
Однако Флори отказалась принять участие в этой gitarella,маленькой поездке. Сказала, что плохо переносит дорогу, слишком много на ней поворотов и ухабов, и к тому же ей не хочется вспоминать, как она четыре месяца подряд ездила по ней в перуджийскую больницу. Теперь, когда это осталось в прошлом, ей не хотелось бы снова видеть ту дорогу. Она останется дома и приготовит что-нибудь на ужин к нашему возвращению.
— Завтра самый подходящий день для тушеной курицы, — объявила она и потопала вниз по лестнице, направляясь к мяснику.