Тысяча и один день (сборник)
Шрифт:
– Поэтому ты и ударил меня при них? – спросил Леон, косясь на подростков.
– Ты плохо обо мне думаешь, – усмехнулся Умнейший, проследив за его взглядом. – Никто из мальчишек ничего не заметил, или я не десантник, хотя и бывший.
Лес мелькал с невиданной быстротой. Ни одна луна не выползла сегодня на звездное небо, горел лишь Великий Нимб и указывал путь. Петля дороги? Спрямить! Леон бежал так, как не бегал никогда в жизни, как может бежать только человек, махнувший рукой на все ради одного, главного, и темный лес, чувствуя налетающий вихрем водоворот боли, горя и отчаянной, плохо скрываемой радости, пропускал человека, предупредительно поднимая разлапистые ветви, убирая с дороги стелющиеся по земле корни. Вякнув, порскнул в сторону заполошный совиный страус, ушел с пути. Мирный лес не желал человеку плохого, а если человек налетит в темноте на лежку лесного дракона, виноват будет он сам. Плевать. Филиса! Она жива, ей удалось спастись, и это главное.
Леон задыхался. Охотник не гонец; обычно ему не приходится так спешить. Час сумасшедшего бега способен вымотать любого. Тупым раскаленным гвоздем жгло под ребрами, куда ударил старик, а как ударил – того, похоже, и впрямь никто не заметил. Похоже, просто ткнул пальцем. Подлый старик… хуже Железного Зверя.
Ноги сами вынесли его на тропу. Леон заметался, вглядываясь. Вот следы Кирейна… нетвердые. И только. Значит, беженцы еще не прошли. Они где-то рядом, пьяница не сумел бы опередить их намного. Тоже, нашли кого выслать вперед – Кирейна!
Ноги топтали тропу, и рвалось из груди сердце. Ну же!..
Тени. Отпрянули с криком… Они!
– Я свой! Свой! Леон я!
Здесь все было так, как ему представлялось: и сгорбленные под грузом женщины, и замотанные целебными листьями обожженные на носилках, и витающий над колонной запах гари, гноящихся ран и немытых тел, и дети, боящиеся плакать в ночном лесу, а теперь заревевшие слаженным хором, и два-три бесконечно уставших охотника, впервые в жизни ощутившие, что лес не их второй дом, а просто – лес…
Жалобы. Плач. Великий Нимб, за что? ЗА ЧТО???
Кто-то обнял его сзади.
– Вот так, Леон, – пробормотал Парис и стал сморкаться. От его бороды сильно пахло паленым волосом. – Видишь, как вышло. Веду вот. Меньше половины веду, а остальные – там… Хорошо, что ты пришел, – с носилками поможешь. Мужчин нет почти. Из стариков один я живой, да еще спасибо, что Полидевк пока с нами остался. Так-то вот.
– Где Филиса? – тяжело дыша, Леон вырвался из объятий.
Вместо ответа старик затряс головой – то ли не расслышал вопроса, то ли собрался расплакаться.
– Умнейший давно говорил: уходить надо, – продолжал он. – Никогда больше не стану с ним спорить и другим не посоветую…
– Где Филиса? – закричал Леон так, что кто-то рядом отшатнулся в испуге.
Она не ответила, но он понял, что это – она. Фигурка – лишь силуэт в свете Нимба – в мешковатом сари, изодранном укусами леса, согнувшая спину под тяжестью узла, баюкающая на руках младенца, а чей он и где осталась его мать – кто знает.
– Филиса!
Не соображая, что делает, Леон шагнул вперед и обнял ее. Открыто, на глазах у всех. Младенец пискнул, но реветь раздумал. Будто понял маленький человечек, что сейчас не его время.
– Филиса… Родная…
Мужчине не стыдно плакать, когда плачут женщины. Стыдно не плакать.
Люди обступили их, а какими глазами смотрели они на юных влюбленных, Леона сейчас не интересовало. Все разом исчезло, во всем бесконечном лесу остались только он, Филиса, несказанное людское горе и несказанное счастье обретения надежды, и целая минута, а может быть, и две до появления Хлои…
– Ты жива, – без конца повторял Леон. – Жива…
– Маму убило, – всхлипнула Филиса.
Ночью в Город вошла не одна колонна беженцев, а две. Правда, вторая оказалась совсем маленькой, ее даже трудно было назвать колонной – просто группа человек из двадцати. Но именно она растревожила Город хуже гудящего гнезда лесных пчел.
Погибла Асма – большая деревня всего в одном переходе от Города. Детеныш Зверя, пролетавший очень высоко и вначале мало кем замеченный, решил снизиться. Как беспутный мальчишка не задумываясь поджигает в лесу ком пчелиной бумаги, чтобы полюбоваться пламенем, так же легко детеныш поджег деревню с периферии, разбросав огонь кольцом и словно сознательно отрезая людям путь к бегству. Не спасся почти никто.
Охали, ахали, вспоминали некоего Харикла. Тирсис, заикаясь от волнения, объяснил: старый Харикл, лучший городской шептун, месяц назад перебрался жить в Асму, и уж если ему не удалось зашептать детеныша…
– Нашел на что тратить время, – прокомментировал Умнейший.
Подросток помялся.
– Я вот что думаю, – осмелился он наконец. – Неправильно мы на сходе решили. Этак нас всех пожгут. Надо идти в Столицу.
– Пока что один ты это понял?
– Э-э… нет, наверно. Видно же сразу, кто жалеет о том, что тебя не послушали, а кто от рождения дурак… Даже Кларисса забеспокоилась.
– А ты бы пошел в Столицу? – поинтересовался Умнейший.
– А Леон пойдет? – живо спросил Тирсис.
– Уйди с глаз! – цыкнул на него Умнейший. – Лучше вон помоги носить раненых. Болтун.
Тирсис ушел. Обессиленные беженцы засыпали там, где стояли. У многих даже не осталось сил, чтобы жаловаться. Занудливым хором ныли дети. Пытаясь всюду поспеть, бегали младшие хранительницы, распоряжаясь и устраивая. Под Четвероногом горели костры. За исключением Хранилища, вряд ли в Городе остался хотя бы один дом, не принявший беженцев.
– Тесно тут становится, – заметил Леон. – А если сегодня-завтра еще подойдут?
– Обязательно, – мрачно пообещал Умнейший.
Леон и гонцы перебрались из гостевого дома на площадь, освобождая места для раненых. Некоторые были совсем плохи. Одного мужчину, двух женщин и ребенка мучили непонятные боли, сопровождавшиеся неукротимой рвотой, лезли волосы и на коже выступила странная сыпь. Выяснилось, что все четверо дольше других слонялись возле оставшейся от детеныша ямы, дивясь на подлесок, пошедший прямо на глазах в безумный рост. Умнейший, выслушав очевидцев, бегло осмотрел больных и буркнул в сторону: