Тысяча и одна минута. Том 1
Шрифт:
– Стар то ты стар, да ума не много достал; я побольше тебя смыслю, хаживал подалее тебя, инда к лукоморью рыбу ловить; и бывало щуку с окунем хоть жареных давай различу; а уж сапожника с портным по чутью узнаю!
Завязался у мужичков хрестьян православных спор такой задорный, что хоть их водой разливай: а известно чем такие споры кончатся: давай друг друга в ухо, в другое, в третье… и пошла свалка, пока не умаялись. Да как видят, что друг другу носы поразбили?а верьх ни чей, пошли друг на друга с жалобою к старосте, а место, где предмет их спора, рак барахтался, хворостинкой заметили.
Староста, к кому наши мужички пошли с жалобою, был хоть не во всем большой знаток, а ино-место имел
Староста качал, качал головой, гладил, гладил бороду – этакого случая у них и не случалось: кажись мужички оба не пьяные и не на кабаке, а оба в своем виде, терезвые… и где же. на большой столбовой дороге подраться вздумали О… Ну, если бы на эту пору Исправник ехал?.. так и самому бы старосте такой напрягай дал, что охти мне!.. Да опять, из чегож спор и драка?.. из мастерового человека!.. Это следовало бы ремесленной управе разрешить что там такое было – сапожник или портной.
«Пойду, сказал староста, пойду и посмотрю сам: правого оправлю, а виноватому спуску не дам! позабудет он у меня подымать шум и гам!»
Повели старосту наши мужички-хрестьяне православные, где рак лежал, привели к месту, где хворостинка воткнута, показывают на рака; а тот грешный все еще на одном месте копышится; только так в песке извалялся весь, что и сам заморский знахарь не узнал бы, что это за птица такая.
Староста подошел к раку, посмотрел на него со всех четырех сторон, и с боков, и сзади, и спереди… не может ни узнать ни придумать, что это за штука! Взял староста хворостину, перевернул рака на спину… Фу ты батюшки!.. еще мудреней! ног там видимо не видимо и все вместе, точно узлом завязаны, и все ворочаются так, что и сесть нельзя, инда жутко стало старосте; обернул он рака опять по-прежнему, и опять над ним призадумался.
Народу тьма толпится кругом рака и старосты, глазеют, и рты поразинули, и языки повысунули, будто в самом деле диво какое тут деется…
– И староста не знает!.. и староста не знает! стали люди шептать промеж себя. Староста услыхал и тотчас опомнился, словно на него ведро холодной воды вылили: пожалуй, думает, глупый народ скажет, что я ничего не знаю и ничему не горазд!..
И вдруг захохотал наш староста, и начал говорить двум мужичкам-спорщикам и строгим и насмешливым голосом: «ах вы дураки, болваны этакие!.. какой это портной и какой сапожник!.. разве от него пахнет варом, или разве есть у него за ушьми толк замотанной?.. Я сей час вижу и сей час узнал, что это такое, а дивлюсь вам дураками!.. это видишь… либо старый голубь, либо молодой медведь!.. а вы не знавши не спорьте!..» И велел староста рака грязью заметать; а мужичков хрестьян православных откатать батогами, чтоб они чего не знают, о том не спорили.
Когда боярин кончил побаску свою, кто посмеялся, а кто поза дума лея; а нашелся один, который и против вымолвил.
«Хлеб-соль ешь, а правду режь; семь раз смеряй, а один раз отрежь; прячешь, так помни куда кладешь; смотри глазами, что в рот несешь; не ври на обум, чего не ведает ум!»
Есть у меня тоже побаска коротенькая; а она еще и не побаска, а просто быль; может многие из вас, кто в тот век жил, ее и припомнят.
Побаска о воеводе
Была, жил один большой Воевода, в стороне, до которой, между прочим, теперь дела нет: был этот Воевода и умен, и смышлен, и на все
«А что, служба, знаешь ли неприятельский язык?»
– Знаю, отец-командир.
«А ну-ко, скажи-ко, какой же он?»
– Такой же красной, как у собаки! – отвечал солдат.
Воевода так и покатился со смеху. Солдат ловко соврал, да и дельно сказал: гдежь ему, солдату, всякой язык-говор понять; он только тот и знает, что во рту торчит.
Так и все поступали, делали, а кто новичек попадется, сейчас школили как и что отвечать, когда Воевода вопрос задаст.
Попался один новобранец-служивый, дурак не дурак, а так, взбалмашной; что его ни спросят, он, не подумавши, бухнет словягу совсем не-в-попад. Страх взял его командира: попадется, думает, этот новобранец Воеводе, спросит тот что-нибудь, не скажет он ему ни скоро ни толковито, достанется и мне на орехи, зачем дурака в службу взял!.. И точно: велят к смотру готовиться, слышно едет Воевода полк осматривать. Старые солдаты туда-сюда, уж попривыкли, смекают как где ответ держать, если Воевода что спросить вздумает; а Командир бьется с новобранцем, учит его, муштрует и какой вопрос ни задаст, тот ему одно, или не знаю, или не ведаю!.. Придумал Командир ответы сам. «Смотри, говорит, думаю Воевода больше тебя не спросит, как только: – сколько тебе от роду лет, долго ли служишь и знаешь ли службу; – хоть на это хорошенько ответь. Примерно спросит он: сколько тебе от роду лет? отвечай: тридцать; давно ли в службе? говори: десять; спросит – службу знаешь? скажи: отчасти.» Толковал, толковал Командир новобранцу эти ответы, насилу тот затвердил, их попорядку на память, как сорока: тридцать, десять, отчасти; выучил их…
Вот приехал Воевода, начал полк осматривать; спросит того, другого – все скажут, как отрежут; подошел к новобранцу, видит рослый красивый парень, захотелось ему и его спросить; посмотрел ему в глаза, спрашивает: «кто ты такой?» Мялся, мялся наш новобранец, думает, что ни один из затверженых ответов к такому вопросу приладить нельзя, он придумал свой и сказал: солдат!
«Это я вижу!» прибавил смеясь Воевода, – «а давно ли ты в службе?»
– Тридцать.
«Вот!.. А много ли тебе от роду?»
– Десять.
Воевода уставился на него и спросил серьезно: «Да ты дурак что ли?»
– Отчасти! – отвечал новобранец, и сделал от Воеводы направо-кругом, думая что сказал все, как надобно.
Не знаю сказал ли спасибо Воевода Командиру, который новобранца так хорошо выучил.
«Так вот, други, прибавил боярин, не надо ни на кого пенять, кто затеет прежде подумать, а потом сказать; дума кума, не лишит ума, а сбухты-барахты дельно не скажешь!»
И с этим боярином половина народу согласилась, а половина противуречила. Люди таковы исстари, под один лад их не выстроишь, что одному нравится, то другому хоть на улицу брось!