Тысяча и одна ночь Майкла Дуридомова
Шрифт:
– Такой у тебя день рожденья. В небе. Над морем.
– Девчонки умрут просто!
– Так ты им расскажешь? Всё?
– Ну Мииишка!
Парашют стал медленно снижаться, трос подтягивал его к катеру, пока их ноги не коснулись кормы. Ахмет застопорил лебедку и помог освободиться от подвесной системы.
– It was a good flight?
– Ох и good! Лучше не бывает!
Щеки Белки стали под стать ее купальнику, она не смотрела на араба. Они уселись на заднее сиденье, и катер
– Опять надругался над бедной девочкой. Ну вот. Ты из меня теперь вытекаешь.
– Сэкономишь на креме.
Белка повозила ладошками по внутренней стороне бедер, потерла щеки и лизнула палец, потом опустила руку за борт и провела языком по ладони.
– Как море. Теперь я всегда буду вспоминать море.
– Хорошо было?
– Еще никогда так не было!
– А почему?
– Ну мы летели… я и летела, и была у тебя в плену… никуда не могла деться… и я не могла сдвинуть ноги… и Ахмет твой смотрел…
– А тебе это нравилось.
– Ну не спрашивай!
– А ты скажи.
– Ну это стыдно!
– А ты мне на ухо. Признайся.
– Не дождешься!
– Ну давай. Я никому не скажу.
– Знаешь, я в больнице как-то была в родильной палате.
– И что.
– Женщина лежала с раздвинутыми ногами, а вокруг были врачи разные. Мужчины. Мне так стыдно было, будто это я лежу.
– Так ты себя представила – с раздвинутыми ногами. И все на тебя смотрят. А ты этого хочешь. Чтоб смотрели.
– Ну откуда ты все про меня знаешь!
– И тебя это завело?
– Ну… да. Ужасно.
– И сегодня так же?
– Да.
– И от этого сильнее было?
– Ну так сильно – чуть не умерла. Я все время думаю: сильнее уже быть не может. А потом ты опять что-нибудь утворяешь, и бывает сильнее и лучше. Ты и дальше так делай, Мишка. Разное. Всякое. Что хочешь. Мне все нравится. Я сначала пугаюсь, а потом нравится. Ой, а что это у тебя с ним опять такое? Я же его даже и не трогала.
– Ты его словами трогала. Ты когда про себя правду рассказываешь – ему это очень нравится.
– Правда? Словами? А ты можешь меня словами потрогать.
– Ты моя маленькая пушистая пи… ка, – Михаил пригнул к себе голову девушки и зашептал ей в ухо.
– Ну Мииишка! Ну так неприлично говорить! Перестань! Я опять захотела!
Михаил присел на лежак, достал сигарету, жадно закурил и откинулся на спину, Белка опять лежала на животе и болтала ногами; смотреть на нее было сладко и мучительно, он перевел взгляд на море. Господи, как хорошо. Неужели бывает так хорошо.
– Белка, мы перед обедом зайдем в номер – душ принять?
– Ага, зайдем –
– Ну пошли так. А в душ после обеда.
– Пошли. Я голодная как неделю не ела!
Они шли с тарелками в руках вдоль стоек, разглядывая причудливые блюда, рядом с которыми стояли таблички с надписями на четырех языках.
– Мишка, а что такое ге-мю-се?
– Гемюзе – овощи по-немецки. Смотри ниже – там есть по-русски.
– Ой, смотри, что написано: лизанья. Это прямо тут… что ли.
– Вот дурында ты у меня какая. Ла-занья, итальянское блюдо такое. Попробуй.
– Дааа, знаю я итальянцев этих. Те ещё ли… ла… дно, попробую. А что это такое белое длинное.
– Это кальмар.
– А похоже на… А вот смотри – пишут, чтоб я сушила что-то. А я уже вся и высохла. И откуда они знают, что я мокрая была.
– Да нет, посмотри наверх – это рыба японская. Сырая. С рисом.
– Ну нет – хватит с меня рыбы на сегодня. А на десерт что будем.
– Можно тортики.
– Не, мне нельзя, я в платье не влезу.
– Ну пошли к фруктам.
– Ой, Миш, смотри, сколько бананов. И все порезанные.
– Так что. Их только что порезали, видишь – сок.
– А я люблю, чтоб был длинненький.
– Будет тебе и длинненький.
Кондиционер в номере сдувал пот с горячей кожи. Белка лежала на животе и снова болтала ногами, Михаил рисовал пальцем у неё на спине ромбики.
– Ну что, хватило длины?
– Вот ты всегда так, Мишка. Подкалываешь меня.
– Хорошо тебе сегодня?
– Мне уже три раза хорошо сегодня было. А знаешь, что лучше было всего.
– Что.
– Когда мы летели… Ну там… в небе. Я никогда ещё так себя не чувствовала. Сначала так страшно было. А потом хотелось петь и кричать. Хотелось вырваться и улететь. А ты меня держал. И трогал. Там. И я не могла сдвинуть ноги. И Ахмет внизу. Он же знал, что ты со мной делаешь. Так стыдно было. И так приятно. Обалденно просто. Почему так, а, Мишка.
– Ну вот ты в детстве конфеты из буфета потихоньку от мамы таскала?
– Откуда ты знаешь.
– Да я спросил просто. Все таскают. Боялась, что мама накажет?
– Дааа.
– А конфета от этого вкусней не становилась?
– Наверно. Стыдно было, но так хотелось.
– Ну вот.
– Что вот.
– Ты перебарывала страх и стыд, и от этого было ещё вкусней. Когда ты отпускаешь себя, стряхиваешь то, что тебя сковывает изнутри, делаешь то, что хотела сделать, но боялась или стеснялась, ты становишься немного свободней, чем раньше, и от этого испытываешь… радость, иногда даже и…