Тысяча лет в долг
Шрифт:
— Я не принимаю чеков, — категорически заявил Хаим. Семен боялся вздохнуть, чтобы не спугнуть неожиданную удачу. А словоохотливый хозяин магазина продолжал: — То есть я вам, конечно, доверяю, слов нет, но знаете, какой у меня на счете «минус»? Банк все чеки немедленно забирает за долги.
Мужчина в вязаной ермолке вздохнул с сожалением, развел руками и положил книгу на прилавок.
— Очень жаль, — сказал он. — Давно за ней охочусь. Хотя... — Он улыбнулся. — Ладно, как-нибудь в другой раз. — Он кивнул Семену на прощанье и вышел на улицу.
Хаим взглянул на Семена и, словно оправдываясь, сказал:
— Мало ли что... Откуда я знаю, что это за чеки? Может, он сам в минусе. Чек вернется, иди потом разыскивай...
Семен слушал вполуха. Он подлетел к прилавку как на крыльях. Осторожно перевернул оставленную вязаной ермолкой книгу. Так и есть: «Книга Залов». Он раскрыл ветхий переплет. Мало того, что книга ценная сама по себе, она оказалась еще и настоящим антиквариатом. Этот экземпляр «Книги Залов» был издан в 1588 году в Падуе, в типографии Амнуэлей — итальянского издательского дома, специализировавшегося на каббалистической литературе.
— Сколько же она стоит? — спросил Семен робко.
Хаим уставился в книгу с видимым интересом.
— Что-то я не помню, где ее взял и за сколько... — признался он в некоторой растерянности. — Честное слово, не помню. Странно... Вроде я ее и не видел. Наверное, лежала на полке еще со времен старого хозяина.
— А ты когда купил магазин? — поинтересовался Семен.
— Пятнадцать лет назад, — ответил Хаим. Он взял книгу в руки, пару раз листнул. Немного подумал.
— Давай двести шекелей — и забирай, — решил он. Но, заметив вытянувшееся лицо Семена, тут же поправился: — Хорошо, пусть будет сто пятьдесят.
— Ты можешь ее отложить? — просительно произнес Семен. — Дня через два я обязательно получу деньги. В экскурсионном бюро.
Хозяин магазина только махнул рукой:
— Чего откладывать? Я тебе запишу, когда будут — отдашь. Слава Богу, я тебя знаю не первый день.
— Обязательно. — Семен крепко ухватил книгу. — Через два дня...
— Да ну?! — Хаим засмеялся. — Ну успокоил, а то я бы, наверное, мучился бессонницей. Забирай, забирай, у меня еще есть пара шекелей на хлеб.
Почти бегом Семен отправился к себе на улицу Анана бен-Давида, где он снимал квартиру в одном дворе со старинной караимской синагогой. Когда-то в средние века иерусалимские мудрецы прокляли караимов — чтобы им никогда не удалось собрать миньяна [6] в Иерусалиме. И долгое время с тех пор ни разу не собирался в караимской синагоге миньян: девять человек живут в Иерусалиме, приезжает десятый караим — один из уже бывших умирает или уезжает.
6
Миньян — кворум (десять человек), необходимый для общественной молитвы у евреев и караимов.
Сейчас то ли проклятие выдохлось, то ли караимы пошли не те — по крайней мере, Семен частенько видел, как они собираются на молитву в свою маленькую, но очень красивую синагогу, где полы устланы коврами, а с потолка свисают медные люстры.
Несколько дней Семен не отрываясь читал «Книгу Залов». Он даже запустил занятия в ешиве. Наконец решил попробовать все, о чем рассказывалось в чудом доставшейся ему книге, на практике.
Семена немного удивило то, что в книге ни слова не было сказано о посте. Помнится, раввин Зельцер говорил о долгом посте и об обязательном погружении в микву... Хотя, возможно, речь шла о чем-то другом. В конце концов, в его руках была старинная книга, подлинная — в этом Семен нисколько не сомневался. Мало ли медитационных методик может существовать. К тому же сам рабби Зельцер признал, что «Книг Залов» несколько, написанных разными мудрецами.
Он нарядился во все белое — как то велела книга: надел белый халат (Семен всегда надевал его в Йом-Киппур), белую ермолку, белые носки (правда, на носках красовалась надпись «Найк», но других не было), брюки, привезенные еще из Союза.
Зажег в комнате купленные накануне благовония. Еще раз прочитал, какую позу следует принять. Выполнил и это правило.
Теперь осталось лишь прочитать необходимые молитвы. Тексты молитв приводились здесь же, рядом с описанием предварительных действий. Прежде чем начать читать их вслух и в нужном ритме, Семен внимательно прочитал ее про себя.
Здесь ему тоже бросились в глаза некоторые странности, касавшиеся приводимых в молитвах имен ангелов.
— Теомиэль... Нахшиэль... — вполголоса повторил он, вслушиваясь в звучание. — Сатриэль... Заафиэль. Странные имена для ангелов...
Действительно, такие ангелы Семену не попадались еще ни в одной книге. По-еврейски эти имена звучали не только непривычно, но даже жутковато: «гнев», «змей», «двойник»... Да и сама молитва...
Семен почувствовал себя неуютно. Впервые ему пришло в голову, что он совершает ошибку. Нужно было либо оставить мысль о медитации, или найти объяснение странностям. После долгого размышления он выбрал второе и успокоил себя тем, что и молитва, и смутившие его имена могли быть записаны не на иврите, а на арамейском языке. Такое вполне могло быть, поскольку многие каббалисты записывали заклинания именно по-арамейски. Он глубоко вдохнул насыщенный благовониями воздух и начал читать.
Молитву следовало прочитать сто двадцать раз. Примерно к пятидесятому Семен почувствовал, что язык повинуется с трудом. Слова сливались в одно бесконечно длинное. И главное — молитва становилась все более понятной, от многократных повторений ее смысл словно проступал, освобождаясь от внешних покровов.
И смысл этот в конце концов ужаснул Семена.
«Я не хочу!..» — хотел он выкрикнуть, но не мог. Словно заведенный повторял он молитву из проклятой книги, уже прекрасно отдавая себе отчет в том, что с языка срываются отнюдь не имена ангелов.
То есть ангелов, но — других, особого рода.
Ангелов-мучителей.
Тех, кого называют «малхей-хабала».
Он чувствовал, что его заклинание изменило окружающее до неузнаваемости. Все вокруг менялось с ужасающей скоростью. Ровные огни свечей, зажженных им перед медитацией, превратились в слабые тусклые точки. Но и они в конце концов были поглощены взявшейся невесть откуда тьмой. Тьма с каждым мгновением становилась все более материальной, густой и тяжелой. Его тело опутывали невидимые сети, прочные и неодолимые, сковывающие движения; ему казалось, что он превращается в гигантскую куколку, плотно окутываемую коконом тьмы.
Семена бил озноб. Его гаснущее, неподвластное более собственной воле сознание дробилось подобно калейдоскопу. Каждая частичка жила самостоятельно, самостоятельно чувствовала боль и страх.
Кокон, спеленавший его, пришел в движение. Кокон начал вращаться — сначала медленно, потом все быстрее.
Он попытался закрыть глаза. Веки не слушались, они застыли, закостенели. И рук он тоже не мог поднять, чтобы хотя бы ладонями закрыть неподвижные глаза, больно распиравшие глазницы.
И по мере вращения кокона, внутри которого находился, он, Семен Коган, неосторожный и любознательный ученик ешивы «Шомрей-Шамаим», терял мысли, ощущения и воспоминания. В какой-то момент он перестал понимать, кто он, где и почему. Это мгновенное чувство было необыкновенно страшным и болезненным. И тогда его слипшиеся, спекшиеся губы разорвались, и отчаянный беззвучный крик врезался в темноту.