Тысяча осеней Якоба де Зута
Шрифт:
— Нет лучше приза на всей земле, — соглашается Тристам, — чем порты и рынки Востока.
— Черный пудинг, яйца и поджаренный хлеб будут сейчас для меня небесной пищей, мой мальчик.
«Почему, — удивляется Пенгалигон, — я ответил на незаданный вопрос?»
— Я передам Джонсу и принесу вашу «Лондонскую Таймс» [98] . — Тристам выходит.
Пенгалигон слышит слабый звон столовых приборов и посуды…
…и сбрасывает с себя все годы напрасной печали, словно змеиную
98
За пределами Великобритании «Таймс» зачастую именуется «Лондонская Таймс/The Times of London», чтобы отличаться от других газет, в название которых входит «Таймс». В 1800 г. такой необходимости не было, поскольку первая такая газета, «Индийская Таймс/The Times of India», издается с 1838 г.
«Каким образом Тристам, — спрашивает он себя, — достанет «Таймс» в бухте Нагасаки?»
Кот наблюдает за ним с изножья кровати, или, скорее, летучая мышь…
С оглушающим ревом чудище открывает пасть с множеством зубов — игл.
«Оно хочет укусить», — думает Пенгалигон, и его мысль служит руководством к действию.
Дикая боль пронзает правую ступню: «А — а-а — а-а — а- а — а-а — х!» — вылетает, как горячий пар.
Очнувшийся в кромешной тьме, отец Тристама обрывает крик.
Мягкий звон столовых приборов и посуды останавливается, и нетерпеливые шаги спешат к двери каюты. Доносится голос Чигуина: «Все в порядке, сэр?»
Капитан проглатывает слюну: «Приснился кошмар, ничего больше».
— Я тоже иногда страдаю от них, сэр. Завтрак будет подан к первой склянке.
— Очень хорошо, Чигуин. Подожди: местные лодки все еще кружат вокруг нас?
— Только две сторожевые, сэр, но морпехи следили за ними всю ночь, и те никогда не подходили ближе, чем двести ярдов, или бы я сразу разбудил вас, сэр. Помимо них этим утром нет никого, крупнее утки. Мы всех распугали.
— Я скоро встану, Чигуин. Иди. — Но едва Пенгалигон шевелит опухшей ступней, колючки боли разрывают плоть. — Чигуин, пожалуйста, попроси хирурга Нэша тотчас же зайти ко мне: подагра беспокоит меня, немного.
Хирург Нэш изучает распухшую щиколотку, в два раза больше обычного.
— Бег с препятствиями и мазурки, похоже, для вас уже в прошлом, капитан. Позволите порекомендовать вам трость для ходьбы? Я попрошу Рафферти принести.
«Калека с тростью, — Пенгалигон колеблется, — в сорок два года».
Молодые и подвижные ноги бегают взад — вперед на верхних палубах.
— Да. Лучше трость, указывающая на мою болезнь, чем свалиться с трапа.
— Именно так, сэр. А сейчас мог бы я посмотреть на ваш подагрический узел. Возможно…
Ланцет касается припухлости: из глаз Пенгалигона летят искры боли.
— …вы ощутите легкую боль, но вытекает неплохо… гноя предостаточно.
Капитан смотрит на выделения из разреза.
— Это хорошо?
Хирург Нэш откупоривает небольшой горшочек.
— Гноем тело очищает себя от излишков синей желчи, а синяя желчь — основа подагры. Расширив рану и используя мышиные фекалии, — из горшочка он достает пинцетом катышек мышиного помета, — мы стимулируем выделение гноя и ожидаем улучшения не позже семи дней. Более того, я взял на себя смелость принести вам и снадобье Дувера, так что…
— Я приму его сейчас, док. Следующие два дня будут решающими…
Ланцет взрезает плоть: от застрявшего в глотке крика все тело застывает.
— Черт побери, Нэш, — капитан, наконец, выдыхает. — Могли бы, по крайней мере, предупредить?
Майор Катлип с подозрением смотрит на квашеную капусту в ложке Пенгалигона.
— Может, ваше сопротивление, — спрашивает капитан, — все-таки ослабеет, майор?
— Дважды гнилой капусте никогда не победить этого солдата, капитан.
В солнечном свете раннего утра стол, за которым завтракают офицеры, выглядит, словно на картине.
— Мне первым порекомендовал квашеную капусту адмирал Джервис, — капитан отправляет в рот и жует скрипучую соленость. — Но я уже рассказывал вам эту историю.
— Никогда, — возражает Рен, — во всяком случае, не при мне. — Он смотрит на остальных, все соглашаются. Пенгалигон подозревает, что его водят за нос, но все- таки рассказывает:
— Джервис перенял квашеную капусту от Уильяма Блая, а Блай — от самого капитана Кука. «Разница между трагедией Ла Перуза и славой Кука, — охотно говорил Блай, — укладывалась в тридцать бочек квашеной капусты». Но когда Кук отправился в первое путешествие, ни уговоры, ни приказы не могли заставить экипаж «Индевора» ее есть. Посему Кук провозгласил «дважды гнилую капусту» офицерской едой и запретил рядовым матросам касаться ее. Результат? Квашеная капуста начала исчезать из плохо охраняемого склада, а шесть месяцев спустя ни один человек не шатался от цинги. Так произошел переворот в мозгах.
— Простая хитрость, — делает вывод лейтенант Толбот, — на службе гения.
— Кук — мой самый главный герой, — заявляет Рен, — и образец для подражания.
Слово Рена «мой» раздражает Пенгалигона, как маленькое зернышко, застрявшее между зубами.
Чигуин наполняет капитанскую чашку: капля попадает на скатерть с любовно вышитыми на ней незабудками. «Не время сейчас, — думает вдовец, — для воспоминаний о Мередит».
— Итак, господа — переходим к дневным делам и нашим голландским гостям.
— Ван Клиф, — докладывает Хоувелл, — провел ночь в своей камере, ни с кем не общаясь.
— Разве что спросил, — ухмыляется Катлип, — почему ему на ужин подали вареную веревку.
— Новость о банкротстве ОИК, — спрашивает капитан, — сделала его более сговорчивым?
Хоувелл качает головой:
— Признание слабости, возможно, уже слабость.
— А Фишер, — рассказывает Рен, — этот негодяй, провел весь вечер в каюте, несмотря на наши приглашения присоединиться к нам в кают — компании.