Тысячелетие России. Тайны Рюрикова Дома
Шрифт:
Наконец, еще один любопытный момент: в каких рублях зафиксирован «долг» Андрея Васильевича перед Иваном Васильевичем? Московский рубль вдвое легче новгородского, а это громадная разница. Да, судя по всему, великий князь доверял Андрею Вологодскому, однако денежки любят счет, а такие крупные сделки не худо и задокументировать (что и было сделано). К сожалению, ни С.М. Соловьев, ни Ю. Алексеев не уточнили, а о каких рублях идет речь. Однако смею предположить (хотя это только предположение), что говорится именно о новгородских рублях. Как мы знаем, великий князь Иван Васильевич после вокняжения начал бить свою серебряную монету без указания сюзерена — великого хана. Так как своего серебра у великого княжества не было, а монетное дело пребывало в самом зачаточном состоянии, то не приходится говорить о множестве таких монет. Кроме того, хотя деньги и не пахнут, но великий хан мог оскорбиться, что на монетах его вассала нет ханского имени, — и это тоже говорит против счета на московские рубли. Наконец, такая огромная сумма налом [86] в эти годы могла быть на руках у великого князя только раз или два — сразу после походов на Новгород в 1471 и 1477—1478 гг.
86
К
Итак, круг размышлений замкнулся. И можно утверждать с большой долей вероятности, что события тех далеких лет развивались следующим образом.
…В 1471 г. новгородцы послали к хану Ахмату посольство с дарами, прося грозного хана напасть на Московские земли и тем спасти Новгород от разорения. Хан подарки взял, но спасать Новгород и не собирался. Наоборот, хорошо зная великого князя Ивана Васильевича, Ахмат не сомневался, что тот обдерет Новгород как липку — и возжаждал получить свою (ханскую, разумеется) долю. В 1472 г. Большая Орда жжет Алексин и прочие пограничные московские волости. Цель: заставить великого князя поделиться новгородскими трофеями. Великий князь посылает на Оку братьев с войском, а Ахмату уверения, что «сверхнормативные» «выходы» будут уплачены. Хан возвращается на Волгу. Но великий князь не спешит делиться награбленным — хотя время от времени и засылает в ханскую ставку подарки. Хану же некоторое время не до хитромудрого московского князя — он ведет войну с Менгли-Гиреем за золотоордынское наследство. В это же время великий князь Иван Васильевич снова опустошает Новгород — на этот раз еще основательней. Ахмат, понимая, что Иван III водит его за нос, собирает всю свою Орду и демонстративным (именно демонстративным) маршем отправляется в поход на Московскую Русь. Мятеж братьев, Ливонский поход на Псков и угроза войны с Великим княжеством Литовским заставляют великого князя проявить дипломатическую гибкость. Он тянет время, и ему удается развернуть политическую ситуацию в свою пользу. Однако угроза ордынского нападения отнюдь не снята. Москвичи и архиепископ Ростовский Вассиан требуют от великого князя, чтобы он дал решительный бой татарам. Но ближайшие советники великого князя Иван Ощера-Сорокоумов и Григорий Мамона (не правда ли, какое выразительное прозвище?) отговаривают великого князя, напоминая ему историю и Куликовской битвы, и битвы при Суздале, где его отец попал в руки казанским татарам. Старого дуралея Вассиана татары наверняка не тронут, а вот самому Ивану поражение может стоить не только великого княжества, но и жизни… Тем временем неумолимо приближается зима, и вскоре и Угра, и Ока перестанут быть оборонными рубежами. Сил у великого князя немало, может, даже не меньше, чем у Ахмата, но за татарской конницей так просто не угонишься, если она пойдет грабить беззащитные волости. Да и на московские стены надежда невелика. Хан Ахмат, в свою очередь, тоже что-то слышал о разгроме Мамая и также безоглядно не рвется дать генеральную битву. Он может переправиться через Угру и предать московские волости огню и мечу, но понимает всю сложность ситуации. Тем временем с одного берега Угры на другой снуют переговорщики: обе стороны отчаянно торгуются. Иван III согласен несколько уступить Ахмату в денежном выражении, но ехать в ставку, «как его отцы», отказывается категорически. Наконец обе стороны приходят к компромиссу. Князь Андрей Вологодский привозит часть «окупа», говоря, что вторую часть привезет после отхода татар в степь. В свою очередь хан требует, чтобы и московское войско отошло от берега, дабы не предалось соблазну ударить по отступающим ордынцам. 9 ноября начинается обоюдный отход от Угры. Отступление негативно влияет на настроение московского войска, и от дезорганизации его можно уберечь только обещанием скорой решительной битвы — у Кременца или Боровска. Татары же отступают вдоль Оки, грабя напоследок московские и литовские пограничные волости. Иван Васильевич после нескольких дней отступления как бы спохватывается и отправляет за Оку обоих Андреев с их отрядами — в погоню. Впрочем, «догоняющие» не тревожат неприятеля, а следуют эскортом. Где-то за Окой Андрей Меньшой передает сыну хана Богадуру или его доверенному лицу остаток «окупа»…
К большому огорчению, вынужден констатировать: Стояние на Угре не было ни чудом, ни блестящей победой русского оружия «малой кровью», ни финальным аккордом монголо-татарского ига, когда на загривок степным наездникам впервые была наложена могучая рука сильнейшего — духом! — противника.
Впрочем, без чудес все-таки не обошлось. Не прошло и двух месяцев, как могущественный хан Большой Орды, к которому обращался сам папа римский, ища помощи против турок (?!), который грозился против врагов своих вывести войско в 200 тысяч сабель, который едва не собрал воедино если не Золотую Орду, то Кок-Орду точно, погиб во время «точечного» набега. Он был убит вместе с сыном 6 января 1481 г. в своей кочевой ставке в устье Северского Донца своими заклятыми врагами — тюменским ханом Ибаком и ногайским мурзой Ямгурчи. И именно в этот день, а не 11 ноября 1480 г. Большой Орде был нанесен тот тяжелый удар, вследствие которого она погрузилась в пучину очередной усобицы.
Но это был еще не конец.
Конец Большой Орды наступил весной 1502 г., когда крымский хан Менгли-Гирей разбил последнего хана Большой Орды Шиг-Ахмета, о чем не преминул сразу же сообщить своему союзнику и вассалу великому князю Ивану III.
Но и весной 1502 г. в истории монголо-татарского ига не была поставлена точка, а лишь многоточие.
А что же великий князь Иван Васильевич III? Интересно, что в 1502 г., буквально перед упомянутым выше походом Менгли-Гирея, великий князь Иван Васильевич в последний раз отправил свой последний «выход» в Большую Орду. И если у кого и оставались сомнения, что осенью 1480 г. он также откупился от ордынцев, то после этого сообщения сомнения эти должны растаять, как утренний туман. Более того, даже после уничтожения Большой Орды Иван III в своем завещании предусматривал возможность сбора денег «в выходы в ординские», насколько глубоко «татарщина» въелась в сознание московской правящей верхушки.
Впрочем, с момента Стояния на Угре великий князь времени зря не терял. Правда, нет абсолютно никаких оснований утверждать, что это «рука Москвы» достала хана Ахмата в его ставке на Северском Донце, ибо руки Ивана III потянулись совсем в другом направлении.
В 1485 г. он обвиняет своего бывшего шурина великого князя тверского Михаила Борисовича, что тот ссылается с Литвой. (Напомню, что Михаил трижды помогал своими полками великому князю — в походах на Новгород и во время Стояния на Угре. Как говорится, кормите крокодила — и, может быть, он съест вас последним.) Михаил бежит в Литву, а Иван Васильевич практически без боя захватывает Тверь — и первым делом учиняет розыск тверской казны. После он дважды воюет с литовским великим князем Александром (1492—1494 и 1500—1503) и продвигается далеко на запад от прежней московской границы, захватывает Чернигов, Стародуб, Новгород-Северский, Путивль, Рыльск и 14 других городов. Интересно, что после первой московско-литовской войны стороны заключают мир, который был скреплен браком великого князя литовского Александра с дочерью великого князя владимирского и московского Ивана Васильевича — Еленой. Однако через несколько лет война вспыхивает снова — якобы Александр Литовский принуждал Елену перейти в католичество, а также плохо обращался со своими православными подданными. Повод к войне — явное вмешательство во внутренние дела соседнего государства, едва прикрытое фиговым листочком борьбы за православие. К слову, вопрос о переходе католички Зои Палеолог в православие был решен безо всякого обсуждения со стороны «европейской общественности»; а в Великом княжестве Владимирском и Московском не было ни единого католического храма, но Литва никогда не использовала это как повод к войне. Впрочем, в выдумывании всевозможных «поводов» Иван III был непревзойденный мастак (вспомним оговорку новгородских дьяков, которая послужила поводом к упразднению Новгородской республики; или же случай с «сажением»). Читатели будут смеяться, но в 1512 г. вспыхнула очередная московско-литовская война, и опять причиной войны стало якобы принуждение вдовы (?!) литовского князя Александра, все той же Елены (т. е. сестры великого князя владимирского и московского Василия Ивановича) к католичеству. Кому понадобилось обращать вдову в католичество, осталось невыясненным…
С момента Стояния на Угре и до самой своей смерти в 1505 г. приоритетным направлением в международной политике великого князя было всемерное укрепление московско-крымских отношений. В 1480 г. именно крымский хан Менгли-Гирей, выполняя свои союзнические обязательства, напал на Подолье, чем отвлек польского короля (он же великий князь литовский) Казимира от совместного выступления против московского великого князя. Если говорить откровенно, один-единственный набег на «подольскую землю» не мог сорвать планируемый поход — если он, конечно, планировался, а не возник в воспаленном воображении летописцев или специально распускаемых слухах ордынских темников. Скорее, главной причиной «неприхода» Казимира стали внутренние неурядицы. Однако и этой соломинке великий князь был рад — он же в 1477 г. «немножко изменил» крестному целованию Менгли-Гирею, так как посылал послов к его врагу Джанибеку. Чувствуя себя несколько виноватым, Иван III в дальнейшем всячески способствовал крымско-московской дружбе. «Москвич и татарин — братья навек!»
В 1483 г. хан Менгли-Гирей снова совершает набег на земли Казимира — на сей раз опустошению подверглась Киевская земля. Из богатой добычи хан послал Ивану III в благодарность золотые потир и дискос из киевского Софийского собора (?!). В Типографской летописи сохранилось два сообщения об этом событии, написанные двумя разными людьми, — и по какой-то причине ни одно сообщение не было стерто. Оба сообщение представляют интерес с точки зрения восприятия события.
Первое, «…взять бысть Киевъ царемъ Менгилириемъ, Азигиреевымъ сыномъ, Кримскимъ, грехъ ради нашихъ. Зажгоша градъ с двоу странъ, и людни сторопилися, инии выбегоша, и техь Татарове поимаша, a ecu изгореша въ граде, а пана Ивана Хоткова, выбегша изъ града отъ огня, поимаша и съ собою поведоша и з женою и з детьми и архимандрита Печерскаго».
Второе, «…по слову великого князя Ивана Васильевича всея Руси прииде царь Менгирий Кримски и Перекопьскиа Орды съ всею силою своею и градъ Киевъ взя и огнемъ жжеглъ, а воеводу Киевскаго Ивашка Хотковича изымалъ, а иного полону бесчислено взя и землю оучиниша пусту Киевскую, за неисправление королевское, что приведе царя Ахмата Большиа Орды съ всеми силами на великого князя Ивана Васильевича, а хотячи разорити крестьянскую вероу».
Как видим, первое сообщение написано в стиле поздних летописей Киевского периода. Автор горестно сожалеет о сожжении древнего русского города Киева, чувствует даже некую свою личную (?!) вину («грехъ ради нашихъ»), ибо понимает, что набег сей совершен в согласии с великим князем владимирским и московским (хотя и не говорит об этом прямо) — и пусть его собственного мнения великий князь не спрашивал, его это смущает.
Второе сообщение написано монахом новой, московской формации. Он не только не скрывает, что набег совершен по просьбе великого князя, — его фраза построена так, что может создаться впечатление чуть ли не о прямом приказе великого князя крымскому хану о совершении набега: «…wo слову великого князя Ивана Васильевича». Пафос («всея Руси») второго летописца трагикомичен — великому князю «всея Руси» еще не принадлежат ни Тверь, ни Рязань, ни Псков, ни Витебск, ни Смоленск, ни Киев, ни Владимир-Волынский, ни Галич, ни Минск; при этом по «слову» великого князя «всея Руси» сжигается древняя столица этой самой Руси. Но, по мнению второго летописца, киевляне, как подданные, несут солидарную ответственность «…за неисправление королевское, что приведе царя Ахмата Большиа Орды съ всеми силами на великого князя Ивана Васильевича». К сожалению, у второго летописца отсутствует не только христианское милосердие, но и логическое мышление (по его собственной логике теперь уже Москва и москвичи могут подвергнуться литовскому нападению за «неисправление» великого князя, который привел хана Менгли-Гирея), и даже чувство юмора (образ хана Менгли-Гирея, ведущего в плен архимандрита Печерского, как радетеля за «крестьянскую вероу» — это уже пародия на эту самую «крестьянскую вероу»)…
Но московско-крымский союз не ограничивался только «словами» великого князя об опустошении земель Великого княжества Литовского. Отнюдь!
В 1486 г. Иван Васильевич приютил двух мятежных братьев (князю ли московскому не знать о подобных ситуациях) крымского хана Менгли-Гирея — Hyp-Дав лета и Хайдара, — чем пособил самому крымскому хану. «Приютил» — именно так можно оценить поставление Нур-Давлета касимовским царем. В своем письме Менгли-Гирею Иван Васильевич III писал, что он содержит его братьев «Нардоулата и Айдара с немалым убытком для казны своей»у т. е. подчеркивает, что он оказывает услугу крымскому хану.