Тысячелетний воин Ярополк
Шрифт:
По моим рукам пробежала яркая рыжая молния. Она скользнула вдоль клинка и исчезла в ране. Плоть мертвеца сразу зашкворчала чёрными брызгами, как кусок мяса на сковороде.
– Ох, блин, – выдохнул я и вынул меч.
Кончик пылал, словно его вынули из кузнечного горна, а когда начал остывать, на железе осталась синеватая окалина и пригоревшее мясо. Я медленно обернулся, поймав хмурый и серьёзный взгляд Гореславы. Она открыла рот, чтоб что-то сказать, а потом закрыла, передумав.
Я поглядел сперва на меч, а потом на упавшего к моим
– Не понимаю.
А потом взгляд упал на ещё одного мёртвого. Быстро скользнув к нему, я повторил удар. Клинок вонзился в плоть, но никакой молнии, никакого каления железа не произошло. Хорошо, что передо мной был не здоровенный детина, а хлюпик, которого получилось располосовать на куски даже в этой тесноте. Хотя пришлось для добротного замаха немного присесть, как при пляске в гопак. Но ноги не подвели, и я вскочил с места, ударив ещё одного. Меч застрял в грудине, да к тому же мертвяк ухватился за клинок руками, отчего с ладоней начали падать хлопья чёрной шипящей пены, и из раны полезла та же гадость. Я ударил его ногой в живот, пытаясь стряхнуть с клинка, но ничего не получилось.
– Пригнись! — послышался крик Гореславы.
А когда я наклонился вбок, голова трупа разлетелась темными брызгами, оставив шмотки проклятого мяса на потолке и трубах. Словно камень в ведро с дерьмом кинули, и то испачкало всё вокруг.
– Вотжешь, – процедил я, чувствуя клок плоти на лице.
Но зато можно передохнуть. Нежить кончилась и предстояло собирать добычу. За это с радостным усердием взялась Мурка. Она орудовала украденным у меня охотничьим ножом, отрезая остатки голов мертвецам.
Наступила тишина, разбавляемая только чавканьем плоти и сопением девочки-оборотня. Так тихо бывает утром в лесу, когда ранние птахи ещё проснулись, а ночные звери ложатся в свои логова, догрызая остатки добычи.
Я брезгливо смахнул с себя ошмётки нежити и повернулся к Гореславе.
– Домой? – осторожно спросила она.
Деву словно подменили. Из взбалмошной дурочки мгновенно превратилась в суровую богиню.
– Нет, – поглядев на кончик меча, на котором виднелась окалина, – на другой заказ. Я хочу понять.
– Не торопись, – произнесла Гореслава. – Я вижу одно из твоих проклятий, пробудившихся ото сна. Подойди.
Я приблизился, и дева легонько дотронулась пальцами до моих висков. Кожу защипало, а в голове начал нарастать ровный гул, как утробная шаманская песня. «У-у-у-у-м-м-м. У-у-у-ум-м-м-м». Глаза защипало, и на них навернулись слёзы. А ещё в воздухе запахло дымом. И крики, смешанные с треском пылающего дерева, как отзвук пожарища сожжённой мной деревни.
– Проклятие Симаргла, – прошептала дева. – Осторожнее с ним.
Симаргл. Когда Перун в ярости, он не только лупит своим молниями по деревьям, зверью, домам и людям, как ревнивец в исступлении. Порой спускает с цепи своего крылатого пса, воплощающего в себе лесные пожары, сжигающего всё на своём пути. Целые города осыпаются пеплом. Многие сотни людей погибают во пламени, задыхаются в дыму, замерзают без крова, умирают от голода без сгинувших запасов.
Я помню, как этот неистовый зверь носился по буреломам, оставляя за собой взметающиеся к самому небу языки жаркого пламени, рассыпающиеся золой тысячелетние древа и дикий ужас лесных созданий, бегущих куда глаза глядят в спасении. Тогда нет правых и виноватых. Есть лишь живые и мёртвые.
Симаргл. Я до хруста пальцев стиснул клинок, и пригоревшая к нему плоть пошла смрадным дымом, будто мне одного проклятия Велеса мало.
– Ещё одно задание! – прорычал я, но дева пожала плечами.
– Телефон не работает.
– Чёрт, – выругался и направился к выходу.
Сзади пыхтела Мурка, таща в руках отрезанные головы. Когда вышли на свежий воздух, то оказалось, что и стражники, и извозчик по-прежнему ковырялись под крышками… вспомнил слово, под капотами. При виде страшной ноши девочки-оборотня один из полицейских сперва сморщился, а потом пошёл к зарослям клёна, растущим у забора одноэтажных домов. Краем глаза я заметил, как извозчик замер с ключами в руках.
– Это что за хрень? – вытаращившись, спросил нас второй страж, а когда Мурка подняла один из трофеев повыше, попятился.
– Бродячие мертвецы, – произнёс я, утерев грязное лицо. – Там какие-то грамоты заполнить надо. И дай позвонить.
– Не дам. У нас все телефоны разом сели. И радиостанции тоже. И аккумулятор на машине.
Я поглядел сперва на их высокую серую повозку с синей полосой. А потом на извозчика. Мне была непонятна суть происходящего. Но не моя ли ярость в этом виновата? Однако проклятие Симаргла, проявись оно здесь и сейчас в той мере, чтоб коснуться телефонов и прочего, выжгло бы всё в округе, а уж наполненные горючим машины и подавно. Нет, это не оно. Срочно нужно.
– Ярик, – тихо позвала Мурка, когда страж достал грамоту, но от её голоса стало не по себе.
Девочка почти не моргая глядела на узкий, заросший кустами проулок. Волосы на затылке у неё встали дыбом.
– Что?
– Там. Смотрит.
– Кто?
– Страшный, – прошептала оборотинка, а потом тряхнула головой. – Пропал.
– Ушёл?
– Нет. Пропал.
Как только она это сказала, машина извозчика с частым кашлем, как у больного чахоткой, заревела и завыла своей пищалкой.
Забегали щётки-смётки на стекле полицейской повозки. Зашипела рация.
– Пш-ш-ш. Пятый! Пятый! Что случилось?! Почему не на связи?!
Я быстрым движением забрал телефон у вышедшей Гореславы, которая всё ещё косилась на меня. Ох, как не любит она огонь. А я теперь не только лесное чудище, но и огнём проклят. И если зверьё ей любо-дорого, то пламя ненавистно. Хоть вешайся. Или в проруби топись.
Вспомнились слова Всеволода о сауне, и я вздохнул. Баня не помешает, чтобы смыть грязь, пот, смрад и неурядицы. Но только после ещё одной задачи.