Тюфяк
Шрифт:
– Да, уж если я выйду, - сказала разгневанным голосом Юлия, - так я ему дам знать себя; я ему докажу, что значит жениться насильно. У него пятьдесят душ, maman?
– Пятьдесят душ, мой ангел.
– Сколько же это доходу?
– Я думаю, тысяч до трех; да еще, я думаю, деньги у них должны быть.
– Все деньги себе буду брать; ему никогда копейки не дам; буду ездить по знакомым, по балам; дома решительно не стану сидеть.
– Да это как ты хочешь...
– говорила мать.
– Ну, что пользы-то, посуди ты сама: вот я вышла за Владимира Андреича; ну, молодец, умен и богат.
И на это замечание Юлия ничего не отвечала и, казалось, была в раздумье.
– Позвольте мне, maman, поговорить с сестрой, - сказала она после минутного размышления.
Марья Ивановна вышла в угольную комнату: там сидели Владимир Андреич и Надя.
– Ну, что?
– спросил он, увидя жену.
– Она почти согласна, - отвечала Марья Ивановна, - хочет только с сестрой поговорить.
Надя встала и хотела было идти.
– Постой, - сказал Владимир Андреич.
– Ты смотри не разбивай сестру; я ведь после узнаю. Ты скажи, что ты бы на ее месте тотчас пошла.
– Да ведь он очень смешон, папа, - возразила блондинка.
– Я тебе за это уши выдеру! Болтунья этакая!
– прикрикнул Владимир Андреич.
У блондинки на глазах навернулись слезы.
– Ты должна ей говорить, что ей необходимо выйти замуж, потому что этого хотят родители, а родителей должно уважать, - что папенька, то есть я, рассердится и отдаст в монастырь... ступай!
Блондинка вошла к сестре, которая сидела в задумчивости.
– Меня за тебя, ma soeur, прибранил папа, - сказала она, садясь, надувши губы, на диван.
– За что?
– Что ты замуж не выходишь. Выходи, пожалуйста, скорее... Я-то чем виновата? Он и тебя хочет посадить в монастырь.
– Я лишу его этого удовольствия, потому что выйду замуж.
– Я сама бы вышла за кого-нибудь замуж; все бранятся беспрестанно: сегодня третий раз.
– Знаешь, ma soeur, кого мне хочется взбесить, если я выйду замуж?
– Кого?.. Б...?
– Ну да. Ты не знаешь еще, какой он ужасный чело" век. Мне именно хочется выйти замуж, чтоб доказать ему...
– Он славно ездит верхом, - перебила блондинка.
– Конечно, хорошо. А все-таки ужасный человек: ты не знаешь еще всего... Помнишь, как он летом за мной ухаживал? Ну, я думала, что он в самом деле ко мне неравнодушен.
– Ты в него, ma soeur, была ведь очень влюблена, - перебила блондинка, - целые ночи все говорила о нем.
– Ну да, конечно. Но вообрази себе, что он сделал со мной на обеде у Жарковых: я стою у окна, он подходит ко мне. "Что вы делаете, говорит, на что вы смотрите? Не заветные ли вензеля пишете?" А я и говорю: "Да, заветный вензель". Он говорит: "Напишите при мне". Я думаю, что ж такое? Взяла да и написала его вензель. Он посмотрел на окошко, сделал, знаешь, эту его насмешливую гримасу и отошел. Самолюбие у меня вспыхнуло, и с этих же пор я перестала его замечать. После он очень опять ухаживал: нет, извините, теперь пусть поймет, что это значит. Я сделаюсь дамой и решительно не буду обращать на него внимания. Он, говорят, дам гораздо больше любит.
Сестры
– Где папенька?
– спросила, наконец, брюнетка.
– В угольной: сидит с мама.
– Поди, скажи, что я согласна...
– произнесла Юлия Владимировна решительным тоном.
– В самом деле, ma soeur?
– спросила та.
– В самом деле.
– Я пойду скажу.
– Поди.
– Ты не шутишь?
– Нет.
Наденька постояла еще несколько минут, ожидая, что не откажется ли сестра от своего намерения. Но Юлия Владимировна молчала, и Надя вошла в угольную комнату.
– Сестра согласна, папа, - сказала она, войдя к Владимиру Андреичу.
– И прекрасно!
– сказал тот с просветлевшим лицом.
– Что ж она сама нейдет?
– Она там, папа.
Владимир Андреич вошел в кабинет.
– Ну что, Джули?
– Я согласна.
– Поцелуй меня, душа моя... нет, поцелуй три раза... в этих торжественных случаях целуются по три раза. Ты теперешним своим поступком очень хорошо зарекомендовала себя: во-первых, ты показала, что ты девушка умная, потому что понимаешь, что тебе говорят, а во-вторых, своим повиновением обнаружила доброе и родителям покорное сердце; а из этих данных наперед можно пророчить, что из тебя выйдет хорошая жена и что ты будешь счастлива в своей семейной жизни.
Юлия хотела поцеловать руку отца, но Владимир Андреич не позволил этого сделать и сам поцеловал ее в лоб.
– Ты посиди здесь, а я переговорю с Феоктистой Саввишной.
Сказав это, Владимир Андреич вышел в угольную и снова уселся на диване. Через четверть часа предстала перед ним и Феоктиста Саввишна.
– Ну что, любезнейшая моя Феоктиста Саввишна?
– начал Владимир Андреич.
– Так как вы, я думаю, и сами знаете, что дочери моей, с одной стороны, торопиться замуж еще нечего: женихов у ней было и будет; но, принимая во внимание, с другой стороны, что и хорошего человека обегать не следует, а потому я прошу, не угодно ли будет господину Бешметеву завтрашний день самому пожаловать к нам для личных объяснений; и я бы ему кое-что сообщил, и он бы мне объяснил о себе.
– Да верно ли это, батюшка Владимир Андреич? Верно ли это по крайней мере?
– Почти верно.
– Он, признаться сказать, мало надеется и говорил мне: "Я бы, говорит, Феоктиста Саввишна, и сам сделал предложение, да сами посудите, я ведь решительно не знаю, как обо мне разумеют".
– Невеста и все наше семейство разумеют о нем очень хорошо. Вы его ободрите.
– Можно ли, Владимир Андреич, надежду-то ему подать?
– Даже больше чем надежду. Мы хорошего человека никогда не обегали.
Феоктиста Саввишна была почти в восторге. Она очень хорошо поняла, что Владимир Андреич делает эту маленькую проволочку так только, для тону, по своему самолюбивому характеру, и потому, не входя в дальнейшие объяснения, отправилась домой. Ехавши, Феоктиста Саввишна вспомнила, что она еще ничего не слыхала от самого Бешметева и что говорила только его сестра, и та не упоминала ни слова о формальном предложении.
"Что, если он откажется, даже потому только, - подумала она, - что у них к свадьбе ничего не готово?"