Тюлень
Шрифт:
Очнувшись от мыслей, старик увидел, что плывет мимо острова Гарадаш, который всегда был лежбищем тюленей. Усыпав весь остров, они обычно грелись тут на солнышке, издавая звуки, похожие на блеяние овец и коз. Решив осмотреть это место, он повернул лодку на юг. Когда на горизонте появился остров, он стал пристально всматриваться вдаль, пытаясь увидеть пригревшихся тюленей, напоминавших живые черные мешки. Раньше издалека можно было услышать голоса тюленей. Как только начнешь к ним приближаться, они, ревя и неуклюже переваливаясь с боку на бок и извиваясь, словно гигантские черные черви, ползут к воде.
— Ого, к нам какое-то чудовище приближается. — А может, оно мимо плывет.
— Но порохом не пахнет.
— Значит, у него нет намерения стрелять. — А человек ли хоть наверху сидит?
— Вроде человек.
— А коли это человек, разве ты не знаешь, сколько уловок у людей?
— Раз он кружится вокруг нас, значит, ему что-то
— Он, может, и без ружья, зато у него наверняка есть сеть.
— Тогда бежим отсюда. Постараемся не попасться в сети, — их поведение, когда они стали в панике нырять в воду, напоминало поведение сельских собак при виде незнакомого всадника — они устраивают переполох и начинают дружно лаять.
Туловища тюленей, словно смазанные маслом, переливались на солнце, они были похожи на отполированные морем ожившие черные камни.
Но сейчас остров был пустынен, неподалеку от его западной оконечности лежали два черных камня, похожих на сгнившие и выпавшие зубы древних гигантских людей, обычно тюлени всегда облюбовывают именно это место, рядом с черными камнями, но сейчас их не было, казалось, море сгребло всех их в свою ладонь и заглотило, отправив в свою пасть, как отправляют в рот щепотку наса [1] с ладони. Окинув взглядом знакомый остров и увидев, что он пуст, старик, чтобы не столкнуться с лежащими на берегу черными камнями, обогнул остров, а потом снова взял курс на запад.
1
Нас — наркотическая смесь из известки, куриного помета и еще нескольких ингридиентов, закидываемая под язык. После нескольких лет применения портятся зубы и рот.
В те дни, когда он плавал на большом судне, старик много раз проплывал здесь, обозревая эти места с капитанского мостика, и тогда его судно было похоже на мощный трактор, разворотивший землю, который, достигнув горизонта, резко поворачивал назад. Поверхность окружающего его моря с набегающими друг на друга волнами напоминала вспаханную землю.
Вокруг стояла тишина, над морем дул ветер, пропитанный терпкими запахами знакомых и незнакомых трав, в том числе ёвшана и селина. Такие приятные запахи появлялись над морем каждый раз, когда со стороны Каракумов дул северо-восточный ветер, сообщая о близости пустыни. Из-за разбросанных по набережной Красноводска домов, из-за седых отрогов гор, окружающих город с трех сторон, появилось солнце. Рассыпанные по волнам золотые пряди солнечных лучей своим ласково-горделивым видом подчеркивали красоту окружающей природы. Старик очень любил это великолепие, его особую живописность. Некоторое время он гонял лодку по морю, затем притормозил ее, чтобы в спокойной обстановке перекусить и полюбоваться морским пейзажем. Он и впрямь проголодался, ему хотелось чаю. Уже давно прошло время, когда он, по словам старухи и младшей дочери, “вдвоем с другом чаевничал”. Живущая по соседству и часто навещающая их младшая дочь входила в дом, улыбаясь и всякий раз шутливо произнося: “Значит, так и сидите, два друга, и тихонько беседуете между собой?”. Старик со своей старухой, если были здоровы, всегда вставали рано, словно их ждали неотложные дела. Ковыляя, старая Умман шла на кухню, ставила на газовую плиту чайник и занималась приготовлением завтрака. Старик в это время выходил во двор, давал корм курам, кормил собаку, а иногда вместе с собакой шел к морю, садился на берегу и погружался в раздумья. В таких случаях за спиной раздавался голос Умман мама, звавшей его к завтраку, этот голос, напоминая ему, где он находится, возвращал к действительности:
— Эй, отец, если не хочешь глазами до дна выпить море, иди уже домой, чай остыл!
После того, как мотор заглох и катер замер на месте, старик встал и прошел к скамейке в центре лодки, там, где находилась его сумка с припасами, торопливо достал из нее термос с приготовленным с вечера чаем и, ни на что не отвлекаясь, выпил пиалу крепкого, настоявшегося чая. Немного утолив жажду, он ослабил пояс, надетый поверх длинной, доходящей до колен темно-синей рубахи и прикрывающий поясницу, которая временами очень сильно болела. Только после этого он во второй раз наполнил пиалу и осторожно, чтобы она не опрокинулась от малейшей качки, аккуратно поставил ее перед собой, потом потянулся и достал стоявшую перед ним сумку с едой, поставил ее себе на колени. Старик поел захваченных из дома бутербродов с брынзой, запивая чаем, который раз от раза становился все гуще и крепче, спокойно понаблюдал за окружающим его пейзажем, и был он сейчас похож на рыбака, в одиночку вышедшего в море и удившего рыбу далеко от берега. Укутанные в бархат складки волн напоминали молодую женщину, лежащую в обнимку с младенцем и мечтающую о чем-то прекрасном, вздымающийся купол ее расшитого кушака говорит о том, что вся ее плоть
Вдруг взгляд старика задержался на участке моря слева, там лучи солнца, резвясь между бугорками волн, придавали им золотистый оттенок. Это место напомнило ему чудесное видение, когда по весне миллионы рыбешек, ослепляя сверкающей на солнце золотистой чешуей, стаями перемещаются к нерестилищам на пресноводных реках. Когда же частичка этого блестящего клубка отделилась от общей массы и поплыла в его сторону, он поверил, что это и есть стая рыб, участвовавшая там в любовных играх и теперь возвращающаяся обратно, они плыли, задрав носы к солнцу, и это напоминало картинку, на которой каждая из них, ухватив ртом лучик солнца, тянет его за собой, извиваясь, они плыли с надменным видом, ни на кого не обращая внимания. Когда же они подплыли ближе, старик с удивлением обнаружил, что никакие это не воблы, а водяные ужи, купающиеся в лучах солнца.
Честно говоря, старик не думал, что после недавних холодов они еще остались в этих краях. Поэтому, увидев их, так удивился: “Вроде бы им давно уже пора уползти в норы и спрятаться под землей”. Но потом вспомнил, что в последние дни солнце снова щедро согревало землю своими лучами. “Эти молодчики змеи на солнце понадеялись, кому хочется уходить отсюда? Разве не сказал поэт: “Нет ничего прекраснее этого света”?”
В дорогу старик собирался тщательно. При нем была и сеть, а если тот, кто попадется в сети, окажется чересчур сильным и начнет биться в сетях и угрожать его жизни, на этот случай у него был длинный шест с острым наконечником, похожим на стрелу. Подумав, что ему может пригодиться, он прихватил с собой двустволку и десять-пятнадцать патронов к ней. Когда змеи, словно слепые, стали нахально приближаться к его лодке, старик понял, что надо спугнуть их. Он пожалел, что не вынул ружье из вещмешка и не положил его рядом с собой. Но теперь уже было поздно, змеи подплыли слишком близко и продолжали двигаться к его лодке. Отложив еду в сторону, старик достал со дна лодки одно из весел, на всякий случай, вдруг понадобится, чтобы ударить им по змеям. А тем временем и сами змеи, похоже, заметили выросшую перед ними лодку, а в ней человека с веслом, приготовившегося ударить по ним, они спешно ретировались с этого места, обошли лодку с другой стороны и проплыли мимо.
Держа курс в сторону старого маяка, он вновь вспомнил о своей больной жене, представил, как она протягивает бессильные руки к стоящему рядом с ее постелью термос у с чаем, потом, повернувшись на бок, с трудом наливает себе чаю, представил, как озирается она по сторонам и думает: “Куда же он запропастился?”, а потом берет таблетки, от которых вот уже много времени нет никакой пользы, и вначале по одной кладет на пересохшую губу, отчего они становятся похожими на белые пуговицы, приготовленные для пришивания к этому мест у, запивает их без особой надежды: “Если бы от таблеток была польза, я бы уже давно почувствовала это”, тем не менее, со слабенькой надеждой на исцеление она все же глотает эти таблетки.
В последнее время Умман мама похудела еще больше, буквально высохла, глаза запали, но это были все те же глаза, глаза некогда сильной и красивой женщины, на которой любые наряды сидели как влитые, женщины, красотой своей и нежными ласками постоянно подчеркивавшей и всю жизнь доказывавшей Балкану, что она — лучшая из жен.
При мысли о старухе старику снова захотелось оказаться рядом с ней. Когда дед был дома, она чувствовала себя спокойно, ей казалось, что он сможет вырвать ее из цепких лап нежданно нагрянувшего Азраила. Хорошо, когда рядом есть живая душа, и потом, разве мужу и жене, полвека прожившим под одной крышей и спавшим в одной постели, нечего вспомнить?
Старый Балкан любил возвращаться в прошлое, стремился хотя бы в мыслях перемещать ее в счастливую пору молодости. Все хорошее, что было в жизни, имеет свойство при воспоминании о нем даже спустя много лет поднимать настроение, заставлять заново переживать счастливые мину ты жизни. В такие мину ты бабушка Умман всегда перевоплощалась в Умман-гелин (гелин — невестка, молодка), окруженная детьми, она согревалась любовью вернувшегося из плавания мужа. В это время она, хоть и ненадолго, забывала о своей болезни. Старик пользовался этим, начинал напоминать жене: “Жена, я брал тебя с собой на судно, повозил по морю, показал Астрахань, Казань… В тот раз мы и в Горький заскочили. Я тебя еще хотел с ветерком до Баку прокатить, ты бы посмотрела, сколько там похожих на тебя, большеглазых и круглобедрых женщин. Ты бы услышала их певучую речь, а как они говорят: “Ты живи, я за тебя умру!” А если ты окажешься их гостем, они для тебя последнего петуха зарежут. Послушай, как это звучит: “Ха, Вахит, режь голову красному петуху!”, ты бы увидела здоровых, усатых мужчин, они всегда чем-то вдохновлены, ты никогда не увидишь их в плохом настроении. Бродя по улицам Баку, ты можешь заблудиться, и тогда обратишься к одной из встречных женщин, чтобы она подсказала нужное тебе направление: