Тюльпан
Шрифт:
— Это немецкая деревушка, мой друг. Мы на такое не способны. Прекратите надоедать мне и ступайте своей дорогой.
— Мы все там живем, Pukka Sahib. Мы живем в соседней деревушке, мы слушаем музыку, мы читаем книги, мы строим планы на отдых у моря, мы все живем в соседней деревушке; совесть — это всего лишь вопрос километров.
— Зачем же тогда, по-вашему, мы воевали?
— Чтобы защитить мир нашей деревни и радость наших детей. И вот мы вернулись и снова сидим на солнышке, счастливые, слушаем привычное мычание стада, бредущего домой, глядим на пыль, тянущуюся из-под копыт к заходящему солнцу. И тогда улыбка, глупая, самодовольная улыбка
— Давайте, патрон, поешьте немного. Вы ж не собираетесь извести себя, ведь нет?
— Не собираюсь, дядя Нат. Я думаю.
Тюльпан размешал зубной щеткой сахар в кофе. «Немного бы мужества, и можно было б объявить голодовку в знак протеста против проклятой деревни, маленькой счастливой деревушки, которая дремлет за границами мировой нищеты. Если б немного мужества». Он ухмыльнулся.
— Что такое, патрон? Что смешного?
— Ничего. Я думаю.
Он отпил немного кофе. «Можно было б даже запустить какое-нибудь великое движение под славным лозунгом вроде „Долой изоляционизм [8] совести! За солидарное и неделимое человечество — объединяйтесь! Против маленькой деревушки по соседству — объединимся и вперед! Мы хотим, чтобы человек скорбящий стал наконец человеком действующим!“ Таких лозунгов — пруд пруди». Тюльпан задумчиво сделал глоток и вдруг застыл с чашкой в руке.
8
Изоляционизм — термин, обозначавший направление во внешней политике США, в основе которого была идея невмешательства в любые конфликты вне американского континента.
— Черт возьми! — завопил он.
Натансон подскочил и опрокинул кофе себе на брюки.
— Успокойтесь, патрон, может быть, все еще уладится…
— Только что мне пришла гениальная мысль!
— Вот и хорошо, вот и задавите ее в зародыше, патрон. Иначе она наплодит детенышей.
— Великолепное мошенничество! Божественная афера!
Натансон поставил чашку на ковер.
— Что еще, какая-то халтурка?
— Такая идея, такая прекрасная и такая простая! — вопил Тюльпан.
Лени посмотрела на него с восхищением:
— Обожаю интеллигентов!
— Дети мои, мы можем срубить деньжат!
Недоверчиво глядя на Тюльпана, Натансон стирал со щеки черный грим — простую смесь ваксы и йода. Теперь лишь нос и уши еще выдавали в нем бывшего черномазого. Расчет был прост: в день оный он сможет немедленно доказать, что не является негром, тут же избавится от преследований и обретет безграничное утешение — чудесный сон, который часто посещал его в Европе, пока он, еврей, скрывался от нацистов по убежищам. Вот если б тогда, в Париже, во время ареста, он мог бы так же легко расстегнуть ширинку и доказать, что не обрезан… Только вообразите: черные под угрозой геноцида, вас задерживают, а вы легким прикосновением губки с мылом доказываете, что вы не негр. Так он и жил в ожидании этого чудесного момента утешения, которого никогда не знал.
— Патрон, я не знаю, какая там у вас идея, но чую, что ничего хорошего из этого не выйдет!
— Прокола быть не может. Слушайте внимательно. Все, что мне нужно, это машинка для стрижки, металлические очки, чистая-чистая простыня и прялка.
III
Что новенького?
В редакции «Гласа народа» ночная бригада резалась в карты. Один игрок был маленький лысый негр с пухлыми губами,
— Что там? — спросил Флапс.
— Чарли Чаплин в афере с отцовством, — сказал Гринберг.
— Ну?
— Его оправдали… Неприятности с этим типом, в котором нет негритянской крови. Его не могли линчевать без доказательств.
Пес, пытаясь поймать блоху, тяпнул себя и горестно заскулил.
— Плуто хороший пес, — сказал Гринберг. — Хороший Плуто, в нем нет негритянской крови. Очень хороший пес Плуто.
Он наклонился и нежно чмокнул его в морду.
— Ненавижу людей, которые называют своих собак Плуто, — заявил Флапс. — Сколько он уже у тебя?
— Два года. С тех пор как моя жена оставила мне записку, что уходит к журналисту, у которого есть талант.
— Только не надо грубостей, — сказал Флапс.
— Я на тебя не сержусь.
— Спасибо.
— Потому что у тебя нет таланта, — сказал Гринберг.
Биддль храпел под своей шляпой.
— Я сделал открытие, — сказал Флапс. — Ну да, уже два года, как ты должен был бы заметить, что твой кобель на самом деле сука.
— У нас с Плуто совершенно платонические отношения, — с достоинством изрек Гринберг. — Ставка!
— Объявляю козырей, — сказал Флапс.
Гринберг бросил свои карты.
— Вера, — прокомментировал Флапс, — тебе не хватает веры. А без веры ничего нельзя сделать, даже в карты выиграть.
В контору вошел Костелло. Он бросил свою шляпу на стол, присел на корточки перед псиной и принялся ее гладить. Его волосы были почти прямыми, губы — очень тонкими, но скулы, глаза и матовая кожа все же выдавали негритянскую кровь.
— Хороший пес Плуто. Очень хороший пес.
— Это сука, — сказал Флапс.
— Маньяк ты сексуальный, — сказал Гринберг.
— Чистокровка? — спросил Флапс.
— Ну вот, — сказал Гринберг. — Оставь кровь в покое.
— И кто это? Ирландский шарик? Гладкошерстый фокстерьер? Немецкий еврей?
— У этого пса нет негритянской крови. И этого довольно.
— А если подумать? — спросил Флапс.
— Он ариец, — сказал Гринберг. — У меня есть бумаги, они подтверждают.
Пепельница была набита окурками. Машина заговаривалась и кряхтела, как слабоумный старик.
— Что нового? — спросил Костелло.
— А чего тебе надо нового? Еще одну войну?
— Все может случиться.
— Например?
— Ну, я не знаю. Плуто заговорит человеческим голосом.
— Он тоже не скажет ничего нового, — заявил Гринберг.
Они молча курили. Биддль храпел. Машина кашляла, изрыгая свою бесконечную ленту. «Мирная конференция рассчитывает закончить свою двухлетнюю работу. Еще пять миллионов человек умерло от голода в Бенгалии…» Бумага уползала подыхать в корзину, сворачиваясь, как больная змеюка. «Программа строительства кораблей в Соединенных Штатах… По оценкам, шесть миллионов китайских крестьян умрут от голода в этом году… Атомная бомба… Гарри Трумэн заявил… В штате Индиана линчевали негра… Гарри Трумэн отвечает… Забастовки в Англии… Трущобы Франции… Превосходство белой расы… Священное право Востока…». Машину сотрясал жестокий застарелый кашель. Костелло вздохнул.