Тюрьма народа
Шрифт:
Эта же участь ждала не только радикальных противников Проекта, но и русских эмигрантов-антисоветчиков, ментально оставшихся в его "поле" и безоговорочно приветствовавших сталинский византизм как воплощение своих псевдонационалистических идеалов. Характерна судьба К. Родзаевского, который осенью 1945 года под крышей "гостеприимного" советского консульства в Бэйпине писал покаянно-восторженное письмо Сталину: "…сталинизм это как раз то самое, что мы ошибочно называли российским фашизмом; это – наш "российский фашизм", очищенный от крайностей, иллюзий и заблуждений". "Пламенному взору его открылось единое начало, связывающее царский и советский периоды… Сталин – вот новый Иван Калита, "собиратель московских земель" " (Д. Стефан, "Русские фашисты. Трагедия и фарс в эмиграции. 1925-1945", М., 1992). Да, Родзаевскому открылась реальная полнота Евразийского Проекта – и пленила его, чтобы погубить, ибо вождь русских фашистов не обладал расовым сознанием, позволяющим трезво оценить эту дьвольскую полноту. Сталинский византизм вовсе не был пустым декоративным прикрытием для хазарской составляющей; нет, он был вполне полнокровен и органичен – потому-то и "зацепил" Родзаевского. Драма этого человека в том, что все двадцать лет его эмигрантского "активизма" свелись, по сути, к борьбе против одной из компонент Проекта – хазарской – за доминирование другой компоненты – византийско-московско-ордынской. Византизм и хазарство – это две стороны одного "пятака" под названием Россия-Евразия. Уже во Владимире Крестителе – отце-основателе Проекта, кстати, особо почитаемом русскими фашистами, – два названных начала были "едины и неделимы". К несчастью для Родзаевского и многих других, в то время сей хитрый "пятак" смутно-приманчиво отсвечивал чем-то стерто-двуглавым, "родимым", татаро-московским, оставив серп и молот "на обороте". Если бы Родзаевский, подобно Гитлеру, ментально и духовно пребывал вообще вне Проекта, то увидел бы все его составляющие, а также их азиатскую однородность, и тогда открывшееся фашистскому вождю "единое начало, связывающее царский и советский периоды" предстало бы перед ним в другом, совсем не эпическом свете, а в "багровых тонах" проклятой русской Судьбы. Тогда, глядишь, и советский дипломат Иван Патрикеев (о, как неслучайно это лубочно-русацкое имя!), успешно заморочивший Родзаевского обещаниями "новой жизни" на "родине", утратил бы в глазах Константина Владимировича "дед-морозовский" румянец, явившись тем, кем и был в действительности – по-московитски подлым и коварным вестником хазарской Лубянки (кстати, московского посла, приводившего новгородцев к присяге Ивану III в 1478 году, звали Иван Патрикеев – какова "связь времен"!).
Часто задаются вопросом: почему Родзаевский и его "подельники" оказались совершенно сломленными в заключении и на суде? Да потому, что они увидели перед собой, в судейских креслах, то, за что они так долго боролись. Врага не было. Борьба стала бессмысленной. Это и лишило их воли к сопротивлению, заставляя каяться и сдавать все и вся. Если бы они боролись за Русь, за Расовую Революцию, за Контрпроект, то мужество их не покинуло бы. Враг был бы перед ними: азиатская Система Метаисторического Пленения русских.
Так ли уж сильно Родзаевский верил Ивану Патрикееву? Предчувствовал ли он свою судьбу? Вероятно, предчувствовал. Более того: в ночь перед отлетом в СССР один из соратников настойчиво советовал ему покинуть советское консульство (фашистский вождь прожил там три недели, проводя время в сочинении очередного послания Сталину, музицировании и доверительных беседах с Патрикеевым). Надо было лишь просто выйти за ворота – никто не помешал бы. Но, похоже, совки были уверены, что Родзаевского и не надо охранять. Он так и не вышел за ворота. Какая-то темная сила парализовала его волю. Утром, в день его отправки в СССР, Родзаевского застали молящимся перед иконой. Завороженный Проектом, он напоминал Николая II, шедшего на заклание, как под гипнозом.
Родзаевский – это анти-Курбский. Точнее, сдавшийся Курбский. Плотью Родзаевский вырвался из Проекта, но сознанием он остался там, в России-Евразии, и в конце концов, влекомый ее "болотными огоньками", вернулся на "родину" физически. Он не смог превозмочь чары, проклятие народной и личной судьбы, как это сделали Курбский или, скажем, Краснов. Думается, что в ходе бесед с Патрикеевым он улавливал приближение своей смерти и с неким сладостным, мазохистским чувством отдавался покаянному саморастворению в "соборном" Ничто, в "родине" – предмете жертвенного служения русских на протяжении веков. Скорее всего, на процессе Родзаевский каялся вполне искренне, восприняв смертный приговор с благодарностью наказанного беглого холопа, как должное. Родзаевский обрел "родину" в ее сущностном качестве – в качестве насильственной смерти, каковой она, "родина" по сути, и является для русского народа. Убив Родзаевского, "родина" проявила не жестокость, не вероломство, напротив – "материнскую заботу" о "заблудшем сыне". Ну сами подумайте, как поступил бы Грозный с вернувшимся Курбским? Простил бы? Может и простил бы, но при этом отправил бы Андрея "спасать душу" – под кнутом, на дыбе и на плахе. А тот, как заправский пассивный садо-мазохист, истекая кровью, пел бы псалмы и выкрикивал здравицы государю. Так и Родзаевский принимал пулю в затылок с сыновьей любовью к "матери-родине" и "отцу" Сталину. Ведь он сам написал "Вождю", что согласен, если нужно, принять смерть от него – "по суду или без суда"…
России-Евразии мало русского рабства – она хочет, чтобы "белые негры" еще и беззаветно любили ее, считая "измену родине" тягчайшим из грехов. "Чувство родины", воспитанное Проектом за тысячу лет в большинстве русских – это извращенное чувство холопа или смертника, горячо любящего свое холопство или свою смерть. По словам Ф. Лишнего, "Родина-Мать – демонический фетиш прошлых и, по-видимому, грядущих войн…" Во славу ее "после Победы были воздвигнуты святилища во всех "городах-героях" с "вечным огнем", подавляющими своей величиной монументами, в которых народ мог воочию лецезреть Ту, кому все эти годы адресовались его мольбы и упования, за которую жертвовались миллионы жизней…" ("Эра России", № 18, 1996).
Родина-Мачеха.
А ведь достаточно было просто выйти за ворота… И тысячелетнее наваждение растаяло бы, как дым.
***
В победном 1945 году Эйзенштейн выпустил первую серию фильма "Иван Грозный", сопоставимого по своей знаковости только с "Александром Невским". Очередной киношедевр знаменовал резкое набухание византийской компоненты Проекта. Более того: как и ожидалось, Сталин решил восстановить византизм в качестве проектной доминанты, полностью подавив хазарскую составляющую. Особой остроты эта борьба достигла к началу 50-х годов (кампания против "космополитов", дело врачей) и закончилась поражением Сталина, к смерти которого, по некоторым данным, причастны лица из его ближайшего окружения (прежде всего евреи Берия и Каганович, а также Молотов, женатый на еврейке). К власти пришел прохазарски ориентированный Хрущев, реанимировавший коммунистический пафос первых десятилетий Совдепа (в частности, резко оживился атеизм). Однако "кукурузник" был смещен в результате верхушечного заговора. "Воцарился" Брежнев, чье правление ознаменовало начавшуюся стабилизацию Проекта, установление равновесия его компонент. При Брежневе, как известно, власть била и по "хазарским" диссидентам, и по "византистским" идеологам круга "Молодой гвардии". Церкви не крушили, но и посещение пасхальных крестных ходов молодежью не поощрялось. Тогда же окончательно прекратился массовый террор, что в действительности является весьма зловещим признаком: тысячелетний план по геноциду был выполнен, наиболее качественная часть арийского генофонда России – уничтожена, а оставшихся – худших – воспитали в духе верности евразийской "родине". Наступала фаза энтропии Проекта, его исполненности, когда остатки белого населения должны тихо раствориться в "обдорских" массах, как пятак в "царской водке".
Однако это была лишь наметившаяся тенденция, время подлинной стабилизации еще не пришло. Дело в том, что в 80-х годах ХХ века настала пора включения локального глобализма России-Евразии в планетарный глобализм формирующегося Нового мирового порядка. Это включение органично вытекает из самой сути евразийства с его провокационной идеей о "всечеловеческом единстве, на пути к которому евразийская общность является определенной эволюционной ступенью" ("Национальная демократия", №1, 1996).
Для вхождения в "мировое сообщество" потребовался демонстративный отказ от коммунистической ортодоксии, что в свою очередь повлекло за собой распад Советского Союза в 1991 году. Члены Политбюро, перекрасившись в националистов и став легальными сверх-собственниками, осели в своих вотчинах: Шеварднадзе в Грузии, Назарбаев в Казахстане, Алиев в Азербайджане, Кравчук на Украине. Россия же досталась их товарищу по партии Ельцину.
***
Распад СССР стал очередным историческим шансом для русских. Это был миг "безвременья", подобный тому, когда на табло электронных часов зияют четыре полуночных нуля. Пресловутый развал Союза с русской точки зрения представлял собой освобождение белого населения центральных регионов от колониального гнета азиатских окраин, пухших на дотациях и дававших основной прирост населения Союза, который генетически превращался в страну азиатов. Русским надо было не терять времени, воспользоваться очередной "пересменкой" и развалить РСФСР – этот усеченный вариант России-Евразии. Кажется, еще летом 91-го Ельцин в целях привлечения на свою сторону региональных элит, призвал субъекты федерации брать суверенитет в любом объеме – "сколько переварите". Более того: в одном из предвыборных выступлений "ЕБН" допустил возможность образования даже нескольких русских республик. То есть впервые за много столетий публично, пусть и в спекулятивных целях, прозвучала идея создания собственно русской государственности, т.е., по существу, идея выхода русских из Евразийского Проекта.
Однако оппозиция не оценила эту возможность и, вдохновляемая евразийской газетой "Завтра", стеной встала на защиту "единой и неделимой". Патриотическое движение, весьма раздробленное и пестрое, в целом свелось к двум своим разновидностям: советско-державной, сталинистской и православно-монархической, имперской; причем обе они находятся в идеологическом поле Проекта, а значит заведомо противны русским интересам, что и показали московские события октября 1993 года. Тогдашнее сочетание черно-желто-белых, царских знамен с красными флагами было, по сути, вполне органичным. Той осенью русские пытались воспрепятствовать вполне законному браку России-Евразии с Новым мировым порядком. В ходе московского восстания остатки активных белых людей, "защищая родину" под провокативным руководством чеченца и полуеврея (убежденных евразийцев!), в действительности героически отстаивали лишь старую модель своей Евразийской Тюрьмы, которую непотопляемая номенклатура слегка перестраивала для включения в Планетарный Тюремный Комплекс, возводимый азиатами с Уолл-Стритт. У стен Белого дома русские патриоты сражались за "великую Россию", "за СССР" – против Нового мирового порядка; т.е. за локальный, евразийский глобализм – против глобализма мирового; за "континент" – против "планеты". Но только не за собственно русские интересы, не за себя.