У черноморских твердынь
Шрифт:
Нашим собеседником часто бывал начальник политотдела бригады старший батальонный комиссар Семен Иванович Костяхин. С ним я подружился еще под Одессой, где Костяхин наведывался к нам в дивизию по своей тогдашней должности комиссара бронетанкового отдела армии. Семен Иванович носил очки, за которыми светились живые, умные глаза. Он располагал к себе рассудительностью, уравновешенным характером. И так уж повелось, что, появляясь на командном пункте, обязательно заходил ко мне.
Вопрос о том, к чему готовиться — к наступлению или только к обороне, стал ясным уже в марте. После того как несколько попыток войск Крымского фронта начать наступление с Керченского полуострова оказались неудачными,
В двадцатых числах марта наши позиции осматривала специальная комиссия штаба армии с участием представителей соседних соединений. Проверялись и передний край, и оборона на всю глубину, фиксировалось, что сделано и что еще надо сделать. Результаты докладывались Военному совету.
Казалось бы, дело обычное. Везде войска, как только переходят к обороне, копают окопы и ходы сообщения, устанавливают различные заграждения. Но под Севастополем строительство даже самых обычных оборонительных сооружений было делом особым, требовавшим от людей поистине самоотверженного труда. Грунт здесь невероятно тяжелый, неподатливый. По высотам над Камышловским оврагом нам пришлось пробивать траншеи в почти сплошном каменном массиве. А никакой техники, кроме кирки, лома, молота да лопаты у нас не было. Кирка и лопата значили не меньше, чем автомат и карабин; с ними шли на работу, как в бой. И мне хочется вспомнить добрым словом практических организаторов всех работ по укреплению позиций бригады — старательного и беспокойного начальника нашей инженерной службы подполковника А. И. Кузина, командира саперной роты старшего лейтенанта А. С. Яковлева.
30 марта мы получили приказ по Приморской армии, которым определялось, что оборона базы Черноморского флота — Севастополя является основной ее задачей. Приказ предусматривал некоторую перегруппировку войск в интересах более устойчивой обороны. Часть нашего участка на левом фланге отходила к соседу — 172–й дивизии. Это позволяло вывести один батальон во второй эшелон.
Комбриг решил держать на передовой первый и третий батальоны, а второй (кроме одной роты, которая оставлялась на ключевой высоте недалеко от Камышловского моста) расположить в глубине так, чтобы было удобно использовать его для контратак. Несколько по-иному расставлялись огневые средства.
На следующий день я уже был в штабе армии со схемой, отражавшей решение комбрига. Командарм утвердил его, однако потребовал лучше обеспечить стык с левым соседом, добавив, что заедет к нам и посмотрит на месте, как это сделать. У генерал–майора И. Е. Петрова вообще было правилом — самому побывать на каждом рубеже, во всем убедиться собственными глазами. А участку нашей бригады он уделял особое внимание, должно быть, предвидя, что враг может нанести главный удар именно здесь.
Куда бы ни ехал командарм мимо нас, он обязательно заворачивал в бригаду. Заехал и в один из апрельских дней, вскоре после утверждения нового решения на оборону. Иван Ефимович был озабочен какими-то другими делами, но, как всегда, расспросил о жизни бригады, о настроении бойцов. Потом прошел по окопам, осмотрел наш левый фланг, особенно его интересовавший. На КП командарм вернулся посвежевшим, веселым.
— Что ж сказать вам, товарищи командиры, — подвел он итог осмотру. — Бригадой доволен. Продолжайте совершенствовать оборону, не ослабляйте темпов — времени осталось мало. Военный совет армии надеется, что бригада будет драться стойко и мужественно. Но будьте бдительны. И больше общайтесь с бойцами, внимательно реагируйте на их нужды.
Ни шагу назад!
Наступил май. Прекрасный это месяц, тем более в Крыму. Все вокруг зазеленело. Позиция наша — в густых зарослях дубняка и боярышника. Только на левом фланге, где обороняются девятая и пятая роты, — голо.
Но зеленый май стал месяцем тревог, напряженного ожидания грозных событий. 11–я немецкая армия 8 мая перешла в наступление на Керченском полуострове и начала теснить войска Крымского фронта (об этом мы узнали на второй или третий день). Сперва мы были просто ошеломлены, не понимая, как это могло получиться. Ведь здесь, под Севастополем, одна Приморская армия с частью сил Черноморского флота, при очень небольшом количестве устаревших танков, при очень слабой поддержке авиации, сумела сдержать в декабре яростный натиск той же 11–й армии. На Керченском полуострове наших сил было гораздо больше. Были там и танки, и авиация. И вдруг все это отходит, да еще как отходит…
После 16 мая стало совершенно ясно, что в Крыму мы остаемся одни, и защитникам Севастополя предстоит поединок с немецкой армией, которая только что вытеснила с полуострова целый фронт. Тут было над чем задуматься. И прежде всего хотелось, конечно, дать себе отчет: все ли, что можно, сделано для укрепления нашей обороны?
Срочно понадобились и новые сведения о составе противостоящих войск врага. Штаб армии стал требовать, чтобы штаб бригады точно установил: кто конкретно перед нами, появились ли новые части, какого состава?
Однако проникнуть в расположение противника нашей разведке давно не удавалось — уж очень бдительно несли немцы службу, все время были настороже. А из штаба армии все строже требовали добыть «языка».
Однажды я высказал комбригу и комиссару такую мысль: в бригаде есть штрафники — люди отчаянные, способные на риск. Можно, пожалуй, подобрать из них кое–кого потолковее и посмелее и послать за «языком».
— А не останутся они там? — спросил, нахмурясь, Потапов.
— Подберем таких, которые не останутся. И скажем: приведете пленного — судимость будет снята.
— Давайте попробуем, — поддержал меня Слесарев, — только в штаб армии докладывать пока не будем, а то еще не разрешат.
Я подобрал двух подходящих, на мой взгляд, бойцов. К сожалению, уже не помню сейчас их фамилий и за что они были осуждены. Мы поговорили с ними все трое — комбриг, комиссар и я. Объяснили задачу: привести одного–двух немцев. Если это будет выполнено, представляем к снятию судимости. Ребята заверили, что с задачей справятся.
Ближайшей ночью они ушли за линию фронта. Проходит день, второй — не возвращаются… На третьи сутки ночью доложили: на переднем крае у немцев сильная ружейно–пулеметная стрельба. А через час наши разведчики вышли к боевому охранению. Привели офицера! Только накануне я выслушал очередное внушение начальника штаба армии насчет того, что мы тут сидим, а получить достоверных сведений о противнике не можем. Очень хотелось сразу же позвонить в штарм, но я решил подождать, чтобы не было конфуза.
Утром разведчики были на КП — измученные, почерневшие от усталости, но сияющие. Слово они сдержали. И немец, которого они привели, действительно оказался офицером — лейтенантом 24–й пехотной дивизии.
Ребята рассказали, что сперва им долго не везло: к немцам в тыл пробрались, местечко для засады нашли, да вот беда — не ходят фрицы и у себя в тылу поодиночке! Решили ползти дальше и вдруг наткнулись на одиноко стоявшую уборную невдалеке от немецких землянок. Сразу сообразили: тут и надо хватать «языка». Прямо от этого «счастливого места» и приволокли они фашистского лейтенанта. Когда тащили его через немецкий передний край, там поднялась было стрельба, но все обошлось благополучно.