У истоков Третьего Рима
Шрифт:
Но, посоветовавшись друг с другом, магнаты вынудили ответить вдовствующую великую княгиню, что об избрании королем Василия не может идти и речи, и что брат ее умершего супруга Сигизмунд уже объявлен преемником Александра, причем единодушно, и в Кракове и в Вильне.
Скоро и сам новый король Польши и Литвы Сигизмунд направил своих послов в Москву, предлагая государю Василию вечный мир на условиях возвращения свободы литовским пленникам и захваченных ранее земель королевства уже после шестилетнего перемирия между Литвой и Москвой. Несмотря на достаточно умеренные требования короля, досада Василия, нацелившегося на королевский трон, была велика. Задним умом ему было приятно, что Москве Сигизмунд предлагает «вечный мир», словно забывая о своих старых территориях, отторгнутыми у Литвы еще
С другой стороны, Василий желал не только удержать все оставленное ему отцом земельное наследие, но и преумножить его. В ответ на упреки Сигизмунда, Василий хитроумно стал жаловаться новому избранному королю, что неугомонная Литва тревожит постоянными набегами владения удельных князей Стародубского и Шемячича, посягает на брянские земли, выжигая их, явно преступая мирный договор 1503 года. И в то же время, при незавершившихся дипломатических переговорах, когда королевские послы еще находились в Москве, направил князя Холмского вместе с боярином Яковом Захарьиным воевать Смоленские земли Литвы.
Посылая Василия Холмского – «пощупать, каков он этот король Сигизмунд на деле, а не на словах», государь насмешливо, с лукавинкой в глахах спросил своего первого боярина:
– Есть у тебя перед твоим смоленским походом какие просьбы?.. – Испытующе поглядел ему прямо в глаза. – …Или какие условия… Сам знаешь насчет чего и кого… Что скажешь напоследок, Василий?..
Холмский почуял явную издевку в словах государя и нахмурился. Хотя и не было никаких положительных известий о слабости литовского войска, деморализованного смертью короля Александра, но и не было уверенности в своих силах, чтобы после казанской неудачи тут же выиграть новую военную литовскую кампанию. Несмотря на то, что еще не много времени прошло с тех пор, как первый воевода и боярин Холмский вернулся после злосчастного похода на Казань, он сильно изменился за это время. В выражении его некогда волевого красивого лица появились черты усталости и затаенной боли, в выправке и походке стала проскальзывать неуверенность в себе. Просить о помиловании царевича Дмитрия именно сейчас, когда судьба сестры государевой Елены висела на волоске, было безумием. Холмский набрал побольше воздуха в легкие и шумно его выдохнул.
– У меня нет никаких вопросов и условий к своему государю. Постараюсь оправдать его доверие тогда, когда его мысли целиком и полностью заняты укреплением позиций государства.
Холмский догадывался, голова государя сейчас занята мыслями о несчастной судьбе его сестры Елены. Вряд ли можно именно сейчас снова ставить вопрос об освобождении из темницы Дмитрия-внука. Холмский не проронил больше ни словечка. Он сделает всё, что сможет в западном походе, а там пусть будет всё, как Господу будет угодно.
Московское войско Холмского вторглось в смоленские земли и спокойно дошло до Мстиславля, без всякого сопротивления со стороны войсккороля Сигизмунда, не встречая даже неприятеля в чистом поле. Холмский во главе сильного московского войска шел на запад, углубляясь в литовские земли и удивляясь, что ничего не происходит. «Может, ничего в этом походе не происходит, потому и ничего путного потом и не произойдет – и с нашим военным успехом, и с великой княгиней Еленой, и с несчастным Дмитрием-внуком… – думалось усталому, согбенному воеводе Холмскому, когда он продолжал мысленно вести оборванные беседы с государем. – Ты, великий князь Василий имеешь полное право не верить мне, что будет лучше и тебе, и твоей сестре, если несчастный Дмитрий-внук окажется на свободе… Только ты не разрешил мне взять Дмитрия в казанский поход, и всё обернулось лихом… Ты не разрешил Дмитрия взять в смоленский поход… Ты должен был отпустить его со мной, чтобы свершилось что-то путное, но ты не сделал этого… Словно нет тебе дела до племянника… Да и с сестрой дело тухлое, ничего у неё хорошего не выйдет… Да и тебе, государь, не стать литовским и польским королем… Всё не слава Богу у нас с тобой, государь…»
Сигизмунд, не противодействуя Холмскому, вынужден жаловаться на того Василию с ироничным подтекстом: как же это выходит, великий князь, говоришь с королем о мире, о судьбе своей сестры, вдовствующей великой княгини. А сам руками воеводы Холмского развязываешь войну на смоленском направлении, тянешься изо всех сил к нашему Смоленску.
«Правильно мыслит король, – усмехнулся Василий, вчитываясь в новую верительную грамоту, – только рано пока отвоевывать Смоленск, короля надобно пощупать, каков он на деле – крут или боязлив, напорист или уступчив?.. – Посерьезнел, омрачившись ликом. – Как он захочет мне отомстить – наверное, через унижение сестры?..»
Так оно и вышло… За недружественные действия брата против короля пришлось отдуваться его сестре вместе с русскими военнопленными и задержанными московскими в Литве. С того времени участились жалобы вдовы Елены брату. Она уже догадывалась, что ее не выпустят из Литвы в Москву, уведомляя брата о злокозненных деяниях и подлых планах короля уничтожить ее. Из виленского великокняжеского замка после смерти супруга Елена была вынуждена выехать.
Возникла жалкая бытовая проблема – где держать свои вещи и казну? А это ведь четырнадцать огромных сундуков. Только в московском приданом насчитывалось множество серебряной и золоченой посуды, отрезы бархата, атласа, множество дорогих мехов и прочее. Несколько сундуков вдова в память о муже-короле подарила Пречистенскому собору – а что делать с остальными? После мучительных размышлений, что нельзя отдавать свои вещи и казну в православные монастыри, плохо обустроенные и незащищенные от разбойников, Елена отдала все оставшиеся сундуки с богатством в латинский монастырь ордена миноритов. Теперь руки её были развязаны: оставалось ждать решения своей участи от нового короля Сигизмунда, да и предложений от русских послов о тайном или явном отъезде в Москву.
Король Сигизмунд, вместо благодарности за ее участие в налаживании мостов между враждебными государствами, стал сразу после смерти Александра оказывать ей явную нелюбовь, скорее тихую и нарочитое, хлещущее через край презрение. А ненависть и презрение короля передалась панам, желающим ее смерти, когда до них дошли слухи, что в Бельск к вдовствующей королеве прибыли московские послы с уговорами бежать из Литвы. Паны из доносов гродненского старосты знали о тайных встречах Елены с послами, как, впрочем, и о том, что вдовствующая королева взяла время для обдумывания предложений послов, поскольку уже сроднилась с литовской землей, которая стала ей родной. А в Москву к брату Василию, тем более после смерти любимого отца её уже не так тянуло.
Уловив настроение короля в отношении вдовствующей княгини, литовские паны стал быть нею дерзкими и наглыми. Это особенно усугубилось, когда виленский воевода Николай Радзивилл, к которому обратился с доносом гродненский староста, категорически запретил ордену миноритов возвращать сундуки с богатством решившейся на побег Елене.
Дошло до того, что когда Елена задумала отъехать из Вильны, даже не в Москву, а в свою волость Бряславль, обнаглевшие высокородные воеводы Николай Радзивилл и Григорий Остиков с дикими воплями – «ты хочешь бежать в Москву и настропалить брата Василия на войну с королем Сигизмундом» – вывели ее за рукава из православной церкви в час обедни. Бесцеремонно бросили в сани, отвезли в Троки и держали в неволе, как в темнице, удалив всех её слуг и служанок. Елена в слезах послала гонца с жалобой на Радзивилла и Остикова королю Сигизмунду. Но тот, прочитав жалобу и выражая вдовствующей королеве скрытое презрение, высокомерно ей не ответил.
Встревоженный брат Василий неоднократно обращался к королю Сигизмунду с вопросами – чем его сестра заслужила такое неслыханное поругание, не лучше ли выпустит ее на волю и отправить в Москву? Василий знал, правда, что как он не спрашивай строго за поруганную сестру с короля, как он не ходатайствуй о ее свободе и возвращении на родину, его просьбы никогда не будут услышаны. Воевать из-за сестры литовские земли, тот же Смоленск, который уже 110 лет находится под Литвой? Наверное, дойдет и до этого. Как-то быстро после скоропостижной смерти короля Александра и поругания чести Елены дело катилось к крупномасштабной войне Москвы и Литвы.