У каждого свое зло
Шрифт:
— Марья Олеговна! — укоризненно сказал он.
— Погоди, погоди, Коля. Тут ведь вот какое дело, — упрямо продолжала будущая теща, — ты про соседа нашего много чего уже знаешь ведь, про Антона Григорьевича-то…
Николай кивнул:
— Слышал, что книжки он собирает и всякую старину. Ну и что приболел он. Марина говорила — даже в больницу попал, да?
— Точно так. Плохи у Антон Григорьевича дела, инсульт у него. Дай-то бог выкарабкаться!
— Сейчас медицина хорошая, — со знанием дела сказал Николай. — Плати только. Ну и что? Надо будет — заплатим сколько нужно, это я вам
— Спасибо, спасибо тебе, Коленька, только я ведь не об этом. Самое-то главное про него даже Маринка моя не знает. Антон-то ведь Григорьевич знаешь кто? Он — Маришкин отец!
Николай снова вытаращил глаза:
— Да что вы такое говорите!
— То и говорю, — немного зардевшись, подтвердила Мария Олеговна. Ведь и мы тоже молодые были, не как сейчас. В общем, случилось все, когда я в домработницах у них была. Бес попутал… Или не бес, словом, любила я его, вот дочка у меня и родилась. Жена Антона Григорьевича, светлая ей память, к тому времени уже померла, а муж мой, Иван Сергеевич, о ту пору пропавшим без вести числился — уехал в Сибирь на стройку за длинным рублем, да пятнадцать лет и пропадал… А вернулся — так уж лучше бы и не возвращался. Не человек — недоразумение одно. Пил по-черному. Так и не узнал он, чья Мариша дочка.
— А почему же вы потом-то ей ничего не сказали?
— А зачем? Скажи — жизнь-то ей всю, маленькой, и сломала бы. А так какой ни плохой, а все отец. Я имею в виду Ивана-то своего, Марина его папкой звала, да. А он и не отказывался. Только сильно когда напьется, скажет, бывало: эх, дочка, познакомиться бы мне с твоим папашкой… Опять же и у Антона Григорьевича могли бы неприятности быть, узнай кто. Он тогда очень уважаемый пост занимал. А Марина и без того любила Антона Григорьевича, как отца родного. Да и сейчас… Примерно год назад позвал Антон меня к себе и говорит: завещание, мол, я, Маша, составил. И отписал квартиру со всей обстановкой Марине, а книжки свои — племяннику Ярославу, сестрину сыну. А тут, вишь, такая беда с парнем приключилась! Вот за что, спросить, его-то бандиты прибили? Сирота, студент, взять с него нечего…
— Ну уж наверняка не за книжки, — уверенно проговорил Николай, — это так, забава.
— Вот видишь, забава-то забава, а ведь из-за них Антон Григорьевич в больницу и попал… Да что это мы с тобой взялись о плохом-то, давай лучше о хорошем. Ты уж прости меня, Коленька, я ведь, грешным делом, подумала, что у вас с дочкой так, по-нынешнему, а оно вон как все. Честное слово, будто камень с души. Ведь ты не дашь ее в обиду, если что, правда?
— Марья Олеговна! — обиженно прогудел Николай. — Ну зачем бы мне тогда к вам обращаться! Но только вы мне все же обещайте, что замолвите за меня словечко. Поддержите меня, если что, хорошо?
Мария Олеговна радостно закивала в знак согласия, и Николая это подбодрило, хотя тут же он подумал, что мать вряд ли имеет большое влияние на такую взрослую и такую самостоятельную дочь. Ну да ничего, надо только не упустить момент, успеть объяснить все Марине и начать разговор первым, постараться не дать ей вставить даже словечка. Конечно, он ее обидел, но он же все и исправит. Кто-кто, а бывший военный человек, называющий себя Николаем
И все равно он немного растерялся в тот момент, когда запыхавшаяся, раскрасневшаяся Марина вбежала в квартиру. Он вышел ей навстречу, не скрывая своего волнения, подумал: «Ну до чего ж все-таки хороша!»
Следом за ней выглянула Мария Олеговна, заговорщически подмигнув Николаю, и удалилась опять на кухню.
Однако стоило Марине увидеть Николая, как веселое возбуждение на ее лице сразу сменилось хмурой миной.
— Ты?! — удивленно и как-то брезгливо спросила она, проходя в комнату. — По какому это случаю ты решил нас осчастливить? С какой стати ты тут рассиживаешься да еще лыбишься самым наглым образом?! И вообще, черт побери, ночь на дворе! Давай выметайся, пока я милицию не вызвала! — Она демонстративно посмотрела на свои золотые часики. — Я устала, хочу спать.
Однако он и не думал убираться, больше того, его волевое лицо все шире и шире расплывалось в неудержимой улыбке.
— Я вообще-то догадывался, что ты девушка горячая, но даже не думал, что до такой степени! Ужасно я по тебе соскучился!
— Нет, но какая дрянь! — сказала Марина, закуривая.
— Не надо, не кури, — мягко сказал он и протянул руку, чтобы забрать у нее сигарету, но она отдернула ее.
— Хочу — и курю. Какое тебе до этого дело! Я все-таки не понимаю, Николай… по-моему, наш последний разговор все расставил на свои места…
Николай мягко закрыл ей рот ладонью.
— Прости, ради бога, что пришлось так нагрубить тебе…
Она непримиримо отбросила его руку.
— Ну неужели же ты сама ничего не поняла, Маня? — спросил он, кладя ей руки на плечи.
— А что я должна была понять?! — снова отстранилась она. — Я к нему с любовью — Коленька, миленький, мне было так хорошо. А он меня только что по матушке не послал!
— Неправда, Маня, не было такого! Господи, как ты не понимаешь! Зачем ты от Краснова звонила-то?
— Мама спала, вот я и решила ее не будить. И вообще, при чем тут это? Я по тебе соскучилась, захотела сказать такие слова, которые при матери ни за что не сказала бы… Вот и пошла к Антону Григорьевичу, дай, думаю, позвоню любимому человеку. А любимый человек меня мордой об стол!
Он вздохнул, погладил ее по голове, как маленькую, и, прижав к себе, объяснил:
— Да ведь телефон Антона Григорьевича прослушивается, Маня… Ну как, как ты не поняла, что я все это не для тебя говорю, а для них, чтобы тебя обезопасить…
— Хватит выдумывать! — Марина непримиримо вырвалась из его рук. — Кому нужно прослушивать одинокого старика пенсионера?
— Поверь на слово… Я такие вещи просекаю сразу. Между прочим, ты сейчас заметила напротив подъезда «Жигули» четвертой модели с каким-то любознательным типом?
— Мало ли в Москве машин!
— Таких — мало. Думаю, что ее прислали по твою душу, Маня. — Она больше не отталкивала его, но от поцелуя все же увернулась. — Вернее сказать, по нашу душу, — поправился он. — Потому что и тебя, и меня, вероятно, подозревают в краже. А меня еще и в том, что я, втеревшись в ваш дом, сумел угробить старика, сообщив ему о смерти племянника.