У каждого в шкафу
Шрифт:
Ярко-голубые Наташины глаза предпочитали глядеть в никуда, поверх крыш, в ее красивой голове шла неспешная постоянная работа…
от кого: twins@yandex.ru
кому: watchmaker@mail.ru
тема: Признания Мегрэ
Удивительно, но почему-то часто написать что-то намного легче, чем произнести. Курица моя, я вижу, что нехарактерные для меня действия последних месяцев ты не одобряешь — всю эту работу серых клеточек от Эркюля Пуаро, дедуктивные методы от Шерлока Холмса, занудство мисс Марпл. По крайней мере я не занялся выращиванием орхидей, как толстяк Ниро Вульф. Радует ли это тебя, дружище?
Попробую, что ли, объяснить. С того момента, что я получил свой диагноз, я каждый день себе говорю: времени осталось мало. Нет-нет. Не собираюсь я жаловаться. Но если смотреть на вещи реально — то не уверен, есть ли у меня, допустим, еще год. И это во многом влияет на расстановку приоритетов.
Будущее — открытое и прозрачное пространство — оно так много обещает, правда, часто обманывает. Прошлое — всегда плотно закрытая дверь, даже если это твое прошлое.
И — далее — узкий коридор за закрытой дверью. Кажется, что тебя никогда и не было там — где рисовались узоры, вязались узлы, падали в землю зерна, прорастали и ставились чучела от ворон.
И еще довольно неприятный момент… Извини, если ошибаюсь, пожалуйста.
Мне кажется, что мои археологические экспедиции, подготовка к штурму закрытой двери — дополнительно тебя обижают, как бы уменьшая твои заслуги. Это ты каждый из многих страшных дней проживал рядом, заставлял меня есть, гулять и разговаривать. Это тебе удалось проорать так громко, чтобы я, глухой, тогда услышал: ЖИЗНЬ ПРОДОЛЖАЕТСЯ.
Глупая курятина. Да разве я когда-нибудь забуду?
Мы с тобой стремительно удрали, укатили на поезде, заметая изрядно оплешивевшими хвостами следы, чтобы горе нас не нашло. Никогда ничего не вспоминали. Не знаю, пытаюсь оправдывать себя тем, что иначе я просто бы не выжил.
А недавно мне повезло. Незначительный эпизод, кончик веревочки, точнее, хвоста (ахаха), цепко схваченный — позволит мне если не открыть дверь, то хотя бы прорубить в ней окно. Пробраться, пусть ползком. В узкий-преузкий коридор, с узорами, узлами, семенами и прочим.
Разобраться хочу. В нашем прошлом, да и в нашем настоящем — тоже. Обнимаю. Целую. Твой безумный Хорек.
от кого: watchmaker@mail.ru
кому: twins@yandex.ru
тема: Re: Признания Мегрэ
Точно — безумный. Последнюю фразу вообще можно было написать вот так: «В нашем безумном прошлом, да и в нашем безумном настоящем».
Да понимаю я все, чего ты? Просто боюсь, что ты здоровью своему повредишь. Я из-за этого как бы против. Давай, друг, сначала выздоравливай, ок? Потом все остальное. Штурмы, расследования, экспедиции, ок? Твои закрытые двери никуда не денутся. И узкие коридоры. Раз уж столько лет простояли себе закрытыми. А дело свое — затеял и затеял, если тебе так нужно, я всегда помогу. Или ты не знаешь? Дома все ок, наконец-то доставили ту самую витрину, которую я ждал в январе, хах, лучше поздно, чем еще позднее.
Здание больницы старинное — чуть отреставрировать, считалось бы украшением улицы. Красный добротный кирпич дореволюционного происхождения, четыре высоких этажа, причудливая архитектура, русский модерн: эркеры на лестницах, полукруглый купол, изящные балкончики при чугунных витиеватых решетках… Эркеры пользуются заслуженной любовью у курильщиков, а балкончики из-за общего аварийного состояния закрыты для посетителей и представляют собой отдельную головную боль профессора Корейчика — непослушные молодые и не очень молодые врачи любят проводить там минуты досуга, рискуя в одночасье ссыпаться вниз, на газонец с проплешинами снулой травы или грязно-серый асфальт в трещинах. Можно выбирать.
Юля пробралась вниз через Черный Выход, пугливо озираясь, — ветхая лестница таила множество неприятных неожиданностей, среди выщербленных ступеней и облупившихся нечистых стен могли самозарождаться и падать на головы разные животные и насекомые. Вышла в бедный больничный дворик, ощетинившийся пока голыми шиповниковыми кустами, нетерпеливо выцарапала из кармана джинсов пачку сигарет и жадно затянулась.
«Бросишь тут курить, — досадливо подумала она, стряхивая на землю нежный пушистый пепел, — то глупый ежик, то за подотчетных матерей огребла, а день еще только начался… пункцию ребенку в восьмой… Мамаеву из реанимации сегодня должны… Выписки к понедельнику… Кофе хочу. После обхода сбегать в бухгалтерию, выпросить чашечку. Где Ванька-то? Никак проект заявления об увольнении составляет… Зоя, наверное, уцепила. Рассказывает ему в двадцатый раз историю трубы и крана. Все, так нельзя. Надо настроиться на позитив. Генерировать в себе хорошие мысли, жизнеутверждающие. На улице весна. Почти тепло. У меня новые красивые туфли. Почти удобные. Скоро листочки-лепесточки повылезут. Почти скоро. Лопнут почки. Шиповник зацветет, прекрасно… У вас не больные почки? Очень-очень жаль, потому что вот медвежьи ушки великолепно помогают от больных почек… Так, это не работает…»
Юлина несложная жизнь — детская пирамидка с чередующимися разноцветными кольцами, деревянными шарами и разрисованными головами зайчиков — через сутки окажется неопрятной грудой исковерканных деталек, руинами и пепелищем. Как после взрыва.
И что было шаром, что кольцом, что забавной звериной мордочкой — не разобрать, не отыскать даже вертикальной оси на подставке, остается только ногой хорошенько затушить тлеющий уголек, ну что, все уже потухло? — вроде бы все.
«Как я вообще оказалась с этим человеком? Мальчики, которые нравились мне в школе, не травили дурацких анекдотов, не танцевали на школьных смешных дискотеках, сидели на низких спортивных скамейках, разговаривая о своем. Они не писали записок, не назначали свиданий, просто смотрели, не отводили глаз. Они пели под гитару песни Егора Летова, Визбора и Высоцкого, иногда свои, скрывая это: „Один товарищ сочинил…“ Мужчины, которые нравятся мне, болезненно застенчивы, плохо умеют проявлять свои чувства, никогда не говорят о любви, если только строчками из стихов, часто не к месту… иногда строчками своих стихов, скрывая это… работу они любят больше, чем женщин…»
— Привет, — из открытой, обитой листом железа двери высунулось физиономия Олега Юрьевича, — Юль, там второй бокс у тебя бузит. Баба сумасшедшая, прямо визжит свиньей. Зоя за тобой послала.
Чего хочет, не понял. Чем недовольна — тоже. Перхоть, кариес, критические дни. Она на одной ноте орет, просто пилорама какая-то.
— О господи, — торопливо затушила Юля бычок о видавшую виды стенку, — потекло дерьмо по трубам, знаешь, эта баба — просто кошмар. Требует, чтобы ее либо немедленно перевели в отдельную палату, где у нас трубы с дырками и поет сантехник, либо отпускали домой, с гнойным менингитом. Ребенку два года. Четыре дня температура сорок с лишним держалась, мамаша его заботливо пользовала народными средствами от Малахова плюс Малахова… чеснок, лук, свежая урина… и медом еще обмазывала. Драться ведь со мной лезет, — изумленно вспомнила Юля, — ногти накладные растопырила… гелевые, и — вперед.
Олег понимающе молчал. Не комментировал. Вряд ли чем можно было удивить скоропомощного доктора, каковым он и проработал почти десять лет, и уж точно не рассказами о неадекватных родителях.
Юля стремительно поднималась по все той же ветхой лестнице, и человеку, читающему по-русски, должно уже стать понятно, что настроение у нее — а, дрянь настроение.
Из дневника мертвой девочки
Когда мы были маленькими, игрушечными младенцами, туго запеленатыми разноцветными рыбками, нас возили в громоздкой темно-синей коляске на двоих, бабушка иногда газетой отбивалась от желающих залезть под кружевную занавеску и поглазеть на близнецов. Таким образом, к чужим пытливым взглядам, излишнему любопытству и назойливости посторонних мы привычны. Я успеваю привыкнуть и к остальному. Все эти девочки.
Когда они снова и снова начинают хлюпать смешно краснеющим носом на моем плече, объясняясь в любви моему брату, я ровным голосом успокаиваю, увещеваю. Произношу несколько банальных слов.
Сегодня одна сказала что-то вроде:« Крыша съехала по всему периметру башки», — я улыбнулась, и даже смогла погладить ее горячие беспокойные руки.