У кромки моря узкий лепесток

Альенде Исабель

После ужина вся семья в полном составе, с детьми и прислугой, отправилась в кортеже на Рождественскую мессу в ближайшую церковь. Семью дель Солар удивило, что Далмау, предположительно атеисты, отправились вместе с ними, кроме того, Росер повторяла тексты на латыни, которой когда-то ее научили монахини. По дороге Фелипе взял Офелию под руку, немного отстал от остальных и строго произнес:

— Будешь строить глазки Далмау, скажу отцу, поняла? Посмотрим, как он отреагирует на то, что ты положила глаз на женатого мужчину без гроша в кармане.

Девушка сделала вид, что не понимает, о чем говорит брат, словно ей и в голову ничего подобного не приходило. Фелипе не стал делать такого же предупреждения Виктору, чтобы не унижать его, но решил предпринять все возможное, чтобы помешать испанцу видеться с сестрой. Их с Офелией взаимное притяжение было таким сильным, что, без сомнения, и остальные это заметили. Он оказался прав. Поздно вечером, когда Виктор зашел в комнату к Росер, где она спала вместе с Марселем, чтобы пожелать ей спокойной ночи, Росер

предостерегла его от попыток встать на скользкий путь.

— Эта девушка недосягаема. Выкинь ее из головы, Виктор. Ты никогда не будешь принадлежать к их кругу, тем более к их семье.

— И это самое меньшее. Есть куда большие несообразности, чем классовые различия.

— Разумеется. Ты беден, а значит, в глазах их закрытого клана крайне несимпатичен и подозрителен с точки зрения морали.

— Ты забываешь главное: у меня жена и ребенок.

— Мы можем развестись.

— В этой стране разводы недопустимы, Росер, и, как говорит Фелипе, это никогда не изменится.

— Ты хочешь сказать, мы связаны навсегда?! — воскликнула Росер в ужасе.

— Могла бы среагировать как-нибудь помягче. Пока мы живем здесь, мы по закону муж и жена. Вернемся в Испанию — разведемся, и все дела.

— Но это может произойти очень не скоро, Виктор. Так или иначе, мы обустроимся здесь. Я хочу, чтобы Марсель рос как чилиец.

— Пусть так, если ты этого хочешь, но наш родной дом всегда, к нашей чести, будет каталонским.

— Франко запретил говорить на каталонском, — напомнила Росер.

— Именно поэтому, женщина.

VII

1940–1941

Во мраке ночи вертится земля

живых и мертвых,

а мы с тобой, обнявшись,

спим всю ночь…

Пабло Неруда, «Ночь на острове», из книги «Стихи Капитана»

Для завершения медицинского образования Виктор Далмау попал в университет с помощью всегдашних дружеских связей, как это было принято в Чили. Фелипе дель Солар представил его Сальвадору Альенде, одному из основателей Социалистической партии, который являлся доверенным лицом президента и министром здравоохранения. Альенде с неослабевающим интересом следил за всем, что происходило в Испании: победа Республики, военный переворот, разгром демократии и установление диктатуры Франко, словно предчувствовал, что когда-нибудь настанет день, и его собственная жизнь окончится во время похожих событий в его родной стране. Виктор Далмау очень коротко рассказал ему о войне и о вынужденном бегстве во Францию, об остальном Альенде догадался сам. Одного его телефонного звонка было достаточно, чтобы кафедра медицины засчитала Виктору два курса, пройденных им в Университете Барселоны, и разрешила продолжить образование в течение еще трех лет для получения диплома. Учение требовало от Виктора больших усилий. Он многое знал о практической стороне вещей, но мало о теоретической; одно дело — собрать воедино раздробленные кости, и совсем другое — знать название каждой из них. На прием к министру Виктор пошел, чтобы поблагодарить его, и сказал, что даже не представляет себе, чем он мог бы отплатить за оказанную ему помощь. Альенде спросил Виктора, играет ли тот в шахматы, и предложил партию, — шахматы были тут же, у него в кабинете. Он проиграл, но хорошего настроения не утратил.

— Если хотите отплатить услугой за услугу, приходите играть ко мне в шахматы, когда я вас позову, — сказал он на прощание.

Именно шахматы послужат основой дружбы между этими двумя людьми, и эта дружба станет причиной второго изгнания Виктора Далмау.

Виктор и Росер с ребенком прожили в доме Фелипе несколько месяцев, до тех пор пока не смогли сами платить за пансион. Они отказались от помощи комитета, поскольку среди прибывших с ними беженцев было много таких, которые нуждались больше, чем они. Фелипе пытался удержать их, но они решили, что и так уже много от него получили и теперь должны научиться справляться самостоятельно. Больше всех из-за наступивших перемен переживала Хуана Нанкучео, потому что теперь, чтобы повидать Марселя, ей приходилось ездить на трамвае. Виктор и Фелипе не перестали дружить, но встречаться им теперь стало довольно трудно, поскольку они принадлежали к разным общественным кругам и оба были очень заняты. Фелипе рассчитывал ввести Виктора в клуб «Неистовых», как он называл своих приятелей, однако, прикинув по времени, когда тот смог бы посещать собрания, и понимая, что у Далмау нет ничего общего с его друзьями, тем более что собрания «Неистовых» с каждым разом становились все менее интеллектуальными и все более легкомысленными, Фелипе отказался от этой идеи. Единственный раз, когда Виктор там присутствовал, он так вяло и односложно отвечал на сыпавшиеся на него со всех сторон вопросы о его полной опасностей жизни и о войне в Испании, что вскоре членам клуба надоело вытягивать из него сведения по крохам, и тогда они просто перестали обращать на него внимание. Чтобы Виктор ненароком не встретился с Офелией, Фелипе решил больше не приглашать его и в родительский дом.

Ночная работа в баре едва

позволяла Виктору сводить концы с концами, но служила для того, чтобы освоить это любопытное занятие и изучить завсегдатаев заведения. Там он познакомился с Джорди Молине, вдовцом из Каталонии, эмигрировавшим в Чили двадцать лет назад, владельцем обувной фабрики, который всегда устраивался за стойкой бара — выпить и поговорить на родном языке. Однажды, долгой ночью, то и дело прикладываясь к рюмке, он объяснил Виктору, что изготавливать обувь — занятие нудное, но прибыльное, и теперь, когда он стар и одинок, настал момент пожить в свое удовольствие. Он предложил Виктору открыть таверну в каталонском стиле; он вложит в дело деньги, а Виктор — свой опыт. Виктор ответил, что его призвание — быть врачом, а не хозяином таверны, но, когда он рассказал Росер о безумной идее каталонца, та сочла ее блестящей: лучше иметь собственный бизнес, чем работать на других, и, даже если с таверной ничего не получится, Виктор почти ничего не теряет, рискует-то не он, а обувщик. Придется внимательно следить за расходами и так вести дело, чтобы чилийцы охотно приходили в таверну выпить и забыть о своих печалях, — это главное. Они вспомнили о «Росинанте», пивном подвальчике в Барселоне, куда отец Виктора ходил играть в домино до последних дней своей жизни. В результате Виктор и Джорди Молине приобрели таверну в некоем помещении с несколько дурной славой; вместо столов там стояли бочки, с потолка свисали свиные окорока и связки чеснока, и пахло старым вином, но местоположение оказалось весьма удачным: в самом центре Сантьяго. Росер стала заниматься счетами, поскольку у нее отлично работала голова и знаний по математике было побольше, чем у обоих владельцев. Она приходила в таверну, ведя за руку Марселя, устраивала его на заднем дворе дома с какой-нибудь игрушкой, а сама утыкалась в тетрадки. Ни одна кружка пива не ускользала от ее пристального внимания. Они наняли повариху, которая умела готовить шпикачки с баклажанами, анчоусы и кальмары в перечном соусе, тунца с помидорами и другие деликатесы далекой страны, привлекавшие в таверну преданных клиентов из числа испанских эмигрантов. Таверну назвали «Виннипег».

За полтора года, что Виктор с Росер были женаты, между ними установились замечательные отношения, родственные и товарищеские. Они делили все, кроме постели, она — потому что не могла забыть Гильема, он — чтобы не запутать еще сильнее их отношения. Росер жила в убеждении, что любовь дается человеку только раз в жизни и что свою квоту она исчерпала. Виктор же нуждался в ней, чтобы бороться со своими призраками, она была его лучшим другом, и чем больше он узнавал ее, тем сильнее любил; порой ему хотелось перейти невидимую границу, их разделявшую, крепко обнять девушку за талию и поцеловать, но это означало бы предать память брата и могло привести к роковым последствиям. Придет день, и они поговорят об этом, о том, как долго должна длиться скорбь, и о том, как долго мертвые будут наказывать живых. Этот день настанет, когда решит Росер, как она решала почти все в их жизни, а до тех пор он будет рассеянно думать об Офелии дель Солар, как думают о выигрыше в лотерею, — очередных пустых мечтах. Виктор влюбился в сестру Фелипе с первого взгляда и с горячностью подростка, но, поскольку он больше с ней не виделся, эта любовь очень скоро превратилась для него в сказку. В туманных грезах он вспоминал черты ее лица, движения, платье, голос; образ Офелии был трепетным и призрачным и рассеивался при малейшем колебании воздуха. Он любил ее платонически, словно трубадур старинных времен.

С самого начала Виктор и Росер установили между собой систему отношений, основанную на доверии и взаимопомощи, что было необходимо для нормального сосуществования и дальнейшей жизни на чужбине. Оба согласились с тем, что Марсель будет для них важнейшим приоритетом до тех пор, пока ему не исполнится восемнадцать лет. Виктор почти не помнил, что Марсель ему не сын, а племянник, зато Росер об этом никогда не забывала, и за это любила Виктора так же, как он любил ее ребенка. Деньги на общие траты они держали в коробке из-под сигар. Финансами в их семье распоряжалась Росер. Она раскладывала всю сумму в четыре конверта, на неделю в каждый, и зорко следила за тем, как она уменьшалась, хотя питались они одной фасолью, которой Виктор наелся досыта еще в лагере. Если получалось немного сэкономить, они покупали малышу мороженое.

Они были совершенно разные по характеру и потому хорошо ладили. Росер никогда не углублялась в сентиментальности, свойственные эмигрантам, она не оглядывалась назад и не идеализировала ту Испанию, которой страна больше не была. Ведь они не просто так ее покинули. Чувство реальности всегда спасало ее от несбыточных желаний, бесполезных сожалений и гнетущего озлобления; грех уныния ей также был незнаком. Она не поддавалась усталости и отчаянию, никакие усилия и жертвы не казались ей избыточными, она, как танк, шла к цели через полосу препятствий. Ее планы отличались первозданной ясностью. Росер не собиралась всю жизнь аккомпанировать в радиопостановках с их неизменным репертуаром, состоявшим либо из грустных и романтических мелодий, либо из воинственных и мрачных композиций, в зависимости от содержания. Она была по горло сыта исполнением марша из «Аиды» или вальса «Голубой Дунай». Росер хотела посвятить себя серьезным занятиям музыкой, единственному делу жизни, и послать к дьяволу все остальное. Как только таверна начнет их обеспечивать и Виктор получит диплом, она поступит на факультет музыки. Росер хотела пойти по стопам своего учителя и стать преподавателем и композитором, как Марсель Льюис Далмау.