У кромки моря узкий лепесток
Шрифт:
Как Виктор и пообещал Пабло Неруде, ровно через три дня он вновь появился в чилийском посольстве в Париже и положил на стол перед поэтом два документа: свидетельство о браке и свидетельство о рождении сына. Неруда поднял на Виктора глаза и несколько долгих секунд заинтригованно смотрел на него из-под полуприкрытых век.
— Вижу, у вас воображение поэта, молодой человек. Добро пожаловать в Чили, — сказал он наконец, ставя печать на анкете. — Вы говорите, ваша жена пианистка?
— Да, сеньор. И еще портниха.
— Портнихи в Чили есть, а вот пианисток не хватает. Приходите с женой и сыном на набережную Тромпелу, в Бордо, в пятницу рано утром. «Виннипег» отплывает вечером.
— У нас нет денег на билеты, сеньор…
— Ни у кого нет денег. Там посмотрим. И забудьте об оплате визы, которую пытаются получить некоторые консулы. По-моему, отвратительно — брать плату за визу с беженцев. Это мы тоже уладим в Бордо.
Этот летний день, 4
На городской площади в Бордо скопилось огромное количество народу, и толпа все увеличивалась, по мере того как возрастала жара и небо становилось нестерпимо-синим. Люди приезжали на поездах, грузовиках и на прочих видах транспорта, большинство прямо из лагерей для интернированных, — голодные, ослабленные, давно не имевшие возможности помыться. В тот день в Бордо воссоединилось много семей. Поскольку мужчины несколько месяцев не видели свои семьи, встречи супружеских пар и родителей с детьми были полны драматизма и волнения. Вновь обрели там друг друга и отец с сыном, которого он считал погибшим при Эбро, и двое братьев, не получавших друг от друга вестей со времени обороны Мадрида и уже не чаявших когда-нибудь увидеться снова. Посадка на корабль проходила в соответствии с четким порядком, люди соблюдали дисциплину, которую обеспечивали французские гвардейцы.
Пабло Неруда, с головы до ног одетый во все белое, вместе с женой, Делией дель Карриль, которая тоже была в белом костюме и в широкополой шляпе, словно полубог, руководил проверкой документов, медосмотром и посадкой, помогая консулам, секретарям и просто своим друзьям, которых было немало в порту. Разрешение на выезд удостоверялось подписью зелеными чернилами и печатью Службы эвакуации испанских беженцев. Проблему с визой Неруда решил сразу для всех пассажиров «Виннипега», — ее сделали коллективной. Испанцы делились на группы, фотографировались, тут же проявляли снимки, а потом кто-то из них разрезал снимок на отдельные фотографии и приклеивал их на документы. Заботливые волонтеры распределяли еду и туалетные принадлежности. 340 детей получили по полному комплекту одежды, выдачей которой занималась Элизабет Эйденбенц.
Наступил час отплытия, а у Неруды все еще не было достаточно денег, чтобы оплатить зафрахтованный корабль. Правительство Чили отказалось брать на себя расходы по вывозу испанских беженцев из Франции, поскольку невозможно было оправдать такой шаг в глазах общественного мнения, разобщенного и враждебного. И тогда неожиданно для всех на набережной показалась небольшая группа лиц, вполне официальных, предлагавшая оплатить испанцам половину каждого их билета. Росер увидела этих людей издали, передала ребенка на руки Виктору, вышла из очереди и бросилась к ним навстречу. Среди них она заметила семью квакеров, приютивших ее с ребенком у себя в доме. Они появились в порту по поручению общины, выполнявшей свой долг еще со времен ее основания в XVII веке, который видели в служении человечности и делу мира. Росер повторила своим друзьям-квакерам то, что когда-то услышала о них от Элизабет: «Вы всегда там, где ваша помощь необходима».
Виктор и Росер с ребенком одними из первых поднялись по трапу. Это было старое судно водоизмещением около пяти тысяч тонн, перевозившее грузы из Африки, а в годы Первой мировой войны переправлявшее на Черный континент солдат. Изначально пароход строили для плавания на короткие расстояния с командой в двадцать моряков, но теперь приспособили для навигации длиной в месяц и с более чем двумя тысячами пассажиров на борту. В складских помещениях быстро оборудовали трехэтажные койки, а еще кухню, столовую и медпункт, где принимали три врача. На борту Виктору и Росер показали их каюты: мужские располагались на носу корабля, женские — на корме.
Несколько часов на борт «Виннипега» поднимались счастливые пассажиры; а на берегу все еще оставались сотни беженцев, которым не хватило мест на судне. В сумерках, в час прилива «Виннипег» поднял якоря. На палубе одни молча плакали, другие, приложив руку к груди, тихо напевали на каталонском песню эмигрантов:
Прекрасная Каталония, родина моего сердца,
Я покидаю тебя, но забвение есть смерть.
Они предчувствовали, что никогда не вернутся на свою землю. Пабло Неруда, стоя на набережной, долго махал платком вслед кораблю, пока тот не скрылся из виду. Для него этот день также оказался незабываемым, и через несколько лет он напишет об отправлении «Виннипега»: «Пусть критики вычеркнут все мои стихи, если им так хочется. Но эту поэму, которую я помню до сих пор,
Трехъярусные кровати формой походили на продавленные больничные носилки; расстояние между ними было оставлено такое маленькое, что забираться на них приходилось ползком и потом лежать не шевелясь, но после ночевок на влажном лагерном песке даже они казались роскошным ложем. В туалет запускали группами по пятьдесят человек, по очереди, в столовую — в три смены, тоже по очереди; которая безоговорочно соблюдалась. Те, кому довелось пережить за последние годы нищету и голод, считали, что попали в рай: много месяцев они не ели горячей пищи, а на корабле она была простой, но вкусной; кроме того, если хотелось, любой мог съесть дополнительную порцию овощей; в лагерях заключенных мучили блохи и клопы, здесь же пассажиры могли мыться в тазу пресной водой с мылом; долгое время эти испанцы жили в состоянии полного отчаяния, а теперь они плыли к свободе. Был даже табак! А в маленьком баре продавали пиво и крепкие напитки тем, кто мог за них заплатить. Почти все пассажиры предлагали свою помощь в работах на борту, соглашались дежурить в машинном отделении, чистить картошку, драить палубу. В первое же утро Виктор поступил в распоряжение врачей медпункта. Они обрадовались ему, выдали белый халат и объяснили, что у нескольких человек на судне наблюдаются симптомы дизентерии, бронхита и есть пара случаев тифа, не замеченных службой здоровья при посадке. Женщины позаботились о детях. Они отгородили перилами пространство на палубе, где организовали детский сад и школу. С первого дня здесь появились ясли, где малыши играли, занимались рисованием, физкультурой и другими предметами полтора часа утром и полтора часа вечером. Как и многие на корабле, Росер страдала от морской болезни, но едва она оправилась, как сразу же принялась за обучение детей музыке с помощью ксилофона и барабанов, которые соорудили для нее из пустых ведер. В разгар первого занятия на урок пришел помощник капитана, французский коммунист, с доброй вестью о том, что для Росер и тех, кто умеет играть, Пабло Неруда распорядился взять на борт пианино и аккордеон. У пассажиров нашлась пара гитар и кларнет. С этого момента музыка на «Виннипеге» звучала часто: детская — для детей, концерты и танцевальные ритмы — для взрослых, не говоря уже о мощном хоре басков. Пятьдесят лет спустя в телевизионном интервью, в котором Виктор Далмау рассказывал о своей одиссее, он назвал «Виннипег» кораблем надежды.
Это путешествие стало для Виктора чем-то вроде приятных каникул, но Росер, которая провела несколько месяцев в уютном доме своих друзей-квакеров, поначалу страдала от людской скученности и вони. Она не говорила об этом ни слова, была сама вежливость и вскоре приучила себя не замечать ни того ни другого. Она соорудила для Марселя некое подобие рюкзака и всюду носила сына с собой на спине, даже когда играла на пианино; в свободное от работы в медпункте время Виктор помогал Росер ухаживать за малышом. Росер была единственной кормящей матерью на корабле, у остальных женщин из-за истощения молоко пропало, и своим детям, которых на борту насчитывалось около сорока человек, они давали незаменимые молочные смеси. Чтобы Росер не испортила руки, несколько женщин предложили ей стирать ее одежду и пеленки. Одна крестьянка с дубленой от тяжелой работы кожей, мать семерых детей, рассматривала ее руки до крайности удивленная, не понимая, как можно извлекать из пианино музыку, просто нажимая пальцами на клавиши, даже не глядя на них. Должно быть, у Росер руки волшебные. Муж этой женщины до войны делал винные пробки, и когда Неруда сказал, что в Чили нет пробкового дуба, тот ответил: «Теперь будет». Поэт счел такой ответ блестящим и записал этого человека на корабль вместе с рыбаками, пахарями, ремесленниками, рабочими, а также интеллектуалами, несмотря на распоряжение чилийского правительства избегать людей с убеждениями.
Жизнь кипела на палубе до позднего вечера, поскольку внизу, в трюме, вентиляция работала плохо, а помещения были такими тесными, что воздух циркулировал с трудом. Пассажиры издавали газету новостей со всего мира, из которой все узнавали, что положение европейских стран ухудшается с каждым днем, по мере того как Гитлер заглатывал их территории. На девятнадцатый день плавания, когда стало известно про пакт о ненападении между Советским Союзом и нацистской Германией, подписанный 23 августа, многие коммунисты, боровшиеся с фашизмом, почувствовали себя преданными. Политические разногласия, расколовшие республиканское правительство, проявились и на корабле; порой между противниками возникали стычки из-за прошлых обвинений и обид, но другие пассажиры утихомиривали их еще до того, как в дело вмешивался капитан Пупин, человек правых взглядов, не испытывавший ни малейшей симпатии к пассажирам, за которых он отвечал, но обладавший беспримерным чувством долга. Испанцы, не знавшие об этом качестве его характера, подозревали капитана в возможном предательстве, полагая, что он может в любой момент поменять курс и вернуть их обратно в Европу. Они наблюдали за ним так же внимательно, как и за направлением судна. Помощник капитана и большинство матросов «Виннипега» были коммунистами; они тоже старались не упускать Пупина из виду.