У пана лесничего на шляпе кисточка
Шрифт:
— А ты что тут делаешь? — бросает обычно воробей воробью. — Ты откуда тут взялся? До сих пор, кажись, я тебя тут не видел.
— Да и я тебя не видал.
— И ты меня не видал? Ну и ладно. А тебя как зовут?
— Так, как меня зовут.
— Правда?
— Сущая правда.
— Чудесно! Выходит, мы с тобой друзья-приятели! А как тебя зовут?
— Юрчик.
— Да ты что? Юрчик? А еще как?
— Юрчик и Юрчик. Зачем мне другое имя, раз зовут меня Юрчик?
— Хорошее имя! И меня так зовут.
— Правда? Так мы с тобой оба Юрчики! И брат у меня Юрчик.
— Чудеса в решете! И брат твой?
— Позвать? А зачем?
— Он же Юрчик. Трем Юрчикам веселее, чем двум.
— И то сказать. Только где его теперь сыщешь? Давно его что-то не видно. Мне даже чудится, что брат имя сменил, вроде он как-то уже иначе зовется.
— А как, не знаешь?
— Не знаю.
— Да пускай как хочет себя называет, все равно он дурак. Раз я Юрчик, так Юрчик. Я всегда был и буду только Юрчик.
— Так ведь и я Юрчик.
— Красивое имя! В самом деле, красивое! Юр-чик, Юрчик! Слышишь, как звучит?
— Конечно, слышу. Ведь и меня Юрчик зовут!
— Всего хорошего, Юрчик!
— И тебе всего хорошего! И передай привет Юрчику!
— Постой, я уж и не знаю, которого ты имеешь в виду. Которого Юрчика? Которому Юрчику привет передать?
— Юрчику, и все. Какая разница? Юрчик, он и есть Юрчик. Передай привет всем!
— А от кого? От Юрчика?
— Ага, от Юрчика. Юрчик, скажи всем Юрчикам, что я тоже Юрчик и что всем Юрчикам шлю горячий привет.
— Будь здоров, Юрчик! Обязательно передам всем Юрчикам привет.
Конечно, у воробьев есть и другие имена. Очень часто встречается, например, имя Теофил. Но воробьи его сокращают: «Фило!» Или кричат ему: «Тео!» Так они окликают Теофила.
— Тео, Тео, где живешь? — слышится нередко.
— А тебе какое дело?
— А разве спросить не могу? Ты ведь, Тео, переезжать собирался, оттого и спрашиваю.
— А я уже переехал.
— Да ты что! А куда, Тео? Со стрехи под стреху? Или с трубы на трубу?
— Из одного конца деревни в другой, чтоб не слышать таких дуралеев, как ты.
Иному может показаться, что воробьи ссорятся, что они даже обижают друг друга, но это вовсе не так. Они просто подзадоривают друг друга, на смех подымают. Шутят. Воробьи любят пошутить, и шутки их бывают позадиристей, чем ласточкины.
У некоторых воробьев есть и фамилии. И воробьи откликаются на них. Обычно это фамилия хозяина, у которого они живут, и она, конечно, до смешного исковеркана. Воробьи подчас коверкают ее нарочно, скорей всего, таким манером хотят и над своим хозяином подсмеяться.
Как-то раз слушал я их, слушал, а потом они начали и надо мною подтрунивать. Даже стали давать мне всякие прозвища, просто неохота их здесь поминать. Я не то что стыжусь этих прозвищ, а просто зачем их по всему свету разносить?
А вот один воробей прозывался точно, как я. Он частенько со мной заговаривал, и у нас всегда находилось о чем потолковать. А потом вдруг он из-за чего-то на меня рассердился и был таков. Съехал на другую квартиру. Ума не приложу, почему рассердился. А может, он и сам не знал почему. Воробьев подчас очень трудно понять. Пожаловал он
— Ну как? — обращаюсь я к нему. — Ты почему изменил мне? Рассердился на меня, что ли? Или стыдно за меня стало?
— Какое стыдно! Просто нервы не выдержали. Целыми днями только и пишешь. Еще про меня какую глупость напишешь! А зачем это мне? Я люблю веселую жизнь, а с тобой тоска смертная. Терпеть не могу писателей. Целыми днями знай молчат, слова из них не вытянешь, а уж потом как пойдут болтать, рта раскрыть никому не дадут.
— Пожалуй, ты прав. Но я-то думал, мы с тобой понимаем друг друга.
— Что думаешь ты, не обязательно думать мне. Про воробьев ты все равно ничего толкового не напишешь. Не смыслишь ты в птицах. Люди только о себе думают. Ступай пройдись как-нибудь и погляди, сколько деревьев они повыкорчевали. А посадили сколько? Сам-то ты сколько посадил, скажи? Дружил я тут с зарянкой и крапивником, но улетели они, перекочевали куда-то, а вот куда — не знаю, теперь и навестить их нельзя. И снегиря уже редко-редко здесь вижу, а соловья в этом году, пожалуй, совсем не слыхал. Ведь тут мало-помалу ни одного подходящего дерева не останется, уже и сейчас некоторым птицам негде гнездо свить, отдохнуть негде. Всюду разводите только виноградники, а я иной раз понапрасну ищу речушку или какой родничок — бывает, даже негде воды напиться. Хоть раз в жизни ты по-настоящему томился от жажды? А тебе бы надо знать, что это такое! Только соберусь склюнуть с лозы виноградинку, а уж кто-то сразу орать: «Кыш, воришка, кыш!» А то еще духовое или охотничье ружье схватит: глядите, какое у меня ружье и какой я ловкий стрелок. Знаю я таких ловкачей! А иной еще форму наденет и вот нос задирает: я, мол, лесовик, зверолов! Лесовик, зверолов? Ну-ка, дружище, скажи, что ты для леса или для зверя сделал? А сколько всяких браконьеров и стрелков! Они только стрелять и умеют! Да ты-то знаешь небось, ходишь с ними на охоту, трубишь им в рожок, чтобы охота выглядела краше, а стрельба звучала торжественней. А еще называешь себя писателем! О чем же ты пишешь? Раз ты писатель, так напиши что-нибудь путное. Напиши о том, о чем я тебе говорю.
— Напишу. А хочешь, и о тебе напишу. Как тебя теперь зовут?
— Брось глупости! Разве дело в имени? Всегда, когда меняю хозяина, меняю и имя. А нашелся бы хороший хозяин, так и имя не пришлось бы менять. Но дело не только во мне. Есть и другие птицы. Вот и профессор Шебо, ты же знаешь его, тоже просит тебя о птицах чего-нибудь написать. Да только чтоб не было, говорит, чересчур заумно, а то никто не станет читать. Есть и такая опасность. Пускай смешно будет. Вспомни меня или Шебо — сразу дело пойдет. Шебо умный воробей и не дурак посмеяться. Не забудь про него.
— Не забуду.
— Послушай! А может, написать тебе книжку для детей?
— Для детей? Думаешь, эта книжка может быть для детей?
— А почему нет? Для маленьких и больших. Для тех, кто уже умеет читать. Только смотри, не подведи! Дети любят веселые книжки.
— Постараюсь! Может, и напишу такую веселую.
— Поглядим. Интересно, какая книжка у тебя получится.
— А я уже пишу ее.
— Правда? Так поторопись, дружище. И впрямь интересно, какая книжка получится.