У рояля

Эшноз Жан

— Мне кажется, она не так уж плоха, эта девушка, — осмелился высказать свое мнение Макс. — Просто удивительно, как она похожа на Дорис Дэй!

— Да это и есть Дорис Дэй, — равнодушно отозвался Бельяр.

— То есть как? — удивился Макс.

— Ну да, Дорис Дэй, то есть я хочу сказать, прежде она была Дорис Дэй. А почему вы спрашиваете, вы ее знаете?

— Бог ты мой, — воскликнул Макс, — да ее все знают! Я видел ее в нескольких фильмах, и потом, у меня есть пара ее дисков.

— А, ну да, — протянул Бельяр, по-прежнему без малейшего интереса, — вы оба, кажется, занимались

музыкой?

— Ну, не совсем одной и той же музыкой, хотя, с другой стороны, я интересуюсь также и другими вещами, то есть, я хочу сказать, другими жанрами.

На мгновение он замолчал, взмахнул в воздухе руками и взял на воображаемой клавиатуре уменьшенный септаккорд.

— Должен вам сказать, мне бы хотелось побыстрее поправиться, — продолжал Макс. — Я не могу долго обходиться без инструмента.

— Вот как? — усмехнулся Бельяр. — Боюсь, все не так просто. Позже мы еще вернемся к этому вопросу, и я вам все объясню.

— Простите? — снова переспросил Макс.

— Я хочу сказать, — принялся объяснять Бельяр, — что вам придется сменить род занятий. Так происходит со всеми, кто сюда попадает. Я тут ни при чем, это общее правило для всех.

— А что же я, по-вашему, должен делать, я же больше ничего не умею! — обеспокоенно воскликнул Макс.

— Мы подумаем, — сказал Бельяр, — подумаем и найдем решение для вас, как и для всех остальных. Возьмите, например, Дорис, ей тоже пришлось перестроиться и сменить профессию. Она выбрала медицину, уход за больными, и что ж, она не так уж плохо справляется, тем более что внешность у нее подходящая, хотя, как с ней ни бились, она так и не смогла до конца избавиться от некоторых своих звездных привычек. Время от времени она берется за старое, и тогда приходится ставить ее на место.

— Да, я заметил, — произнес Макс, — вы с ней не очень-то ладите.

— Дело не только в этом, — ответил Бельяр, — мне вообще не нравится такой тип женщин.

— Какой тип? — спросил Макс.

— Ну, — поморщился Бельяр, — высокие блондинки и все такое. Знаю я их.

В самом конце коридора оказался поворот, а за ним — еще один коридор, который привел их в обширный холл, куда через два широких окна, расположенных одно против другого, лился дневной свет. В одном окне виднелся город, как две капли воды похожий на Париж, легко узнаваемый благодаря своим классическим символам — башням различных эпох, построенных для разных целей: от Эйфелевой до башен Мэн-Монпарнас и Жюсье, знаменитым базиликам и другим архитектурным памятникам. По этой далекой перспективе, расстилавшейся внизу, невозможно было определить ни под каким углом виден город, ни где они в действительности находились, так как Максу еще ни разу не доводилось смотреть на Париж с этой точки. Париж — или его двойник, — казалось, задыхался под черным кислотным дождем, изливавшимся на него из толстого слоя темных свинцовых туч, разбухших, словно бурдюк. Свет с этой стороны был гнетущий, тусклый, почти угасший, тогда как тот, что лился из противоположного окна, казался мягким, нежным и прозрачным. Из этого окна открывался вид на огромный парк — безбрежный массив, радовавший взгляд всеми мыслимыми оттенками зелени, от темно-зеленого до нежно-изумрудного. Мягко волнуясь под светлым и ясным небом, это зеленое пространство казалось бескрайним и расстилалось насколько хватало глаз.

— Вот, в общих чертах, то, что вас ожидает, — сказал Бельяр, указав на два противоположных окна. — Как видите, есть только два возможных решения: парк или город. Вас определят либо в одно, либо в другое место. Еще раз советую вам не волноваться. Решение относительно вас не может быть ни плохим, ни хорошим. Оба варианта имеют свои хорошие и свои плохие стороны. Как я вам уже говорил, пребывание в Центре длится около недели, а поскольку сегодня у нас четверг, то ваша выписка должна быть назначена на следующую среду.

— Понятно, — проговорил Макс без энтузиазма. — Скажите, а я не могу остаться здесь? Мне здесь совсем не плохо, кроме того, я мог бы оказаться полезен.

— Абсолютно исключено, — отрезал Бельяр. — Здесь только распределительный пункт.

— А как же Дорис? — воскликнул Макс.

— Дорис — другое дело, — с недоброй улыбкой сказал Бельяр. — Она исключение. У нее есть высокие покровители, как видите, она умеет устраиваться. У этой системы, как у любой другой, имеются свои изъяны, бывает, к некоторым относятся снисходительно и даже попустительствуют им, но так, впрочем, везде.

Макс не осмелился спросить, благодаря кому Дорис пользуется такими привилегиями.

Когда Макс, потирая в задумчивости подбородок, уже порядочно заросший щетиной, — в самом деле, сколько дней он уже не брился, сколько времени отделяет сцену на тротуаре от момента пробуждения и можно ли об этом спросить? — машинально поднес руку к воротнику рубашки, Бельяр поспешно остановил его.

— Не трогайте вашу рану, — сказал он, — ею еще займутся. И лучше будет, — добавил он, наклонившись к шее Макса, прищурив глаз и изучая ее профессиональным взглядом, — и лучше будет, если они займутся ею поскорее. А пока возвращайтесь к себе, дорогу вы знаете.

— Да, — послушно согласился Макс, — но я немного проголодался, может, мне дадут что-нибудь поесть?

— Принимая во внимание состояние вашего горла, — заметил Бельяр, — есть вам пока не рекомендуется.

— Да что там такое с моим горлом? — спросил Макс. — Я ничего не чувствую. По-моему, с ним все в порядке.

— Это нормально, — сказал Бельяр, — перед операцией у вас специальная диета. Позже вы сможете есть, а пока вам запрещено глотать что бы то ни было, да это, в любом случае, у вас и не получится. Я все устрою, скоро кто-нибудь придет присмотреть за вами.

14

Макс вернулся в свой номер, в обстановку которого за время его отсутствия внесли небольшие изменения, чтобы обеспечить ему более высокий уровень гостиничного комфорта. На полочке стоял поднос с экзотическими, но пока запретными фруктами: киви, манго, бананами и несколькими плодами папайи в целлофановой упаковке и рядом — умело составленный букет цветов. Создавая ненавязчивый звуковой фон, тихо играла музыка — череда знакомых, спокойных, не раздражающих слух произведений, выбранных, видимо, человеком с традиционным вкусом. Встроенное в ночной столик колесико позволяло регулировать громкость.