У рояля

На бульваре Курсель со стороны Римской улицы появились двое мужчин. Один из них, чуть выше среднего роста, все время молчал. Под просторным, наглухо застегнутым плащом на нем был черный костюм с галстуком-«бабочкой». На белоснежных манжетах красовались маленькие запонки из оникса в тонкой оправе. Короче говоря, он был прекрасно одет, но его мертвенно-бледное лицо и пустой, ни на чем не задерживающийся взгляд свидетельствовали о состоянии крайней озабоченности. Зачесанные назад волосы отливали сединой. Он явно чего-то боялся.

Второй, тот, что шел рядом, казался полной противоположностью первого — моложе, заметно ниже ростом, худой, разговорчивый и излишне улыбчивый, он был в полинявших брюках и грубом мешковатом свитере, надетом на голое тело. На голове его красовалась шляпа в коричнево-бежевую клетку, а на ногах — мокасины с разводами от сырости.

— Симпатичная у тебя шляпа, — заметил наконец мужчина в плаще, когда они подходили к воротам парка Монсо. Это были первые слова, произнесенные им за целый час.

— Вы находите? — неуверенно отозвался второй. — Во всяком случае, она практичная, это факт. Но с эстетической точки зрения, она, по-моему, так себе. Она попала ко мне случайно, сам бы я, конечно, такую не купил.

— Нет-нет, она действительно ничего, — сказал тот, что был хорошо одет.

— Мой пасынок нашел ее в поезде, — уточнил второй, — должно быть, кто-то ее забыл. Ему-то она мала, у него, знаете ли, большой череп и очень высокий IQ. А мне эта шляпа как раз впору, что не мешает мне быть глупее, то есть, я хочу сказать, не глупее других. Не погулять ли нам немного по парку?

По обе стороны ротонды, где помещались смотрители парка, массивные кованые, сверкающие позолотой ворота были открыты. Двое мужчин вошли, и тот, что был моложе, на секунду заколебался, не зная, куда направиться. Он старался скрыть замешательство, а потому болтал без умолку, как будто находился здесь только для того, чтобы развлечь своего спутника и помочь ему забыть о страхе. На самом деле его роль состояла именно в этом, но, хотя играл он ее вроде бы добросовестно, она ему не очень-то удавалась. Прежде, чем они оказались в парке, он уже заводил разговор о политике, культуре и сексе, но его монолог так и не вызвал ответной реакции и не превратился в беседу. С той минуты, как они вошли в ворота, он не переставая озирал подозрительным взглядом окрестности, посматривая на виргинские тюльпанные деревья и японскую мушмулу, на водопад, искусственные скалы и лужайки. Другой же шел, обратив взор внутрь себя и пугаясь того, что он там видел.

Элегантного господина звали Макс Дельмар, на вид ему было лет пятьдесят. Несмотря на то, что по меньшей мере для миллиона человек он был знаменитостью, несмотря на то, что он имел приличный доход и за последние двадцать лет прошел не один курс психотерапии и принимал лекарства, сейчас он умирал от страха, а когда это чувство полностью захватывало его, он не мог выдавить из себя ни слова. Наконец он заговорил.

— Я хочу пить, Берни, — заявил Макс. — Кажется, я хочу пить. Может, зайдем к тебе?

Берни многозначительно посмотрел на него.

— Я думаю, не стоит, мсье Макс, — сказал он, — мсье Паризи это не понравится. К тому же вспомните, чем все закончилось в прошлый раз.

— Да ладно, — настаивал Макс, — только один стаканчик.

— Нет, — сказал Берни, — нет. Но если хотите, я позвоню мсье Паризи, и мы спросим у него.

— Ладно, — смирился Макс, — не надо.

Но, заметив павильончик, где продавали вафли, прохладительные напитки и скакалки, он решительным шагом направился к нему. Берни, неотступно следовавший за ним, обогнал его и, подбежав к кассе, быстро ознакомился с висящим на стене меню: все в порядке — никакого спиртного.

— Хотите кофе, мсье Макс?

— Нет, — разочарованно произнес Макс, дочитав меню, — не хочу.

И они снова отправились в путь. Миновали бюст Ги де Мопассана с женской фигурой под ним, затем, на другой стороне лужайки, статую Амбруаза Тома, тоже с девушкой, и еще дальше к востоку — памятник Эдуару Пайрону с очередной каменной девицей, лежащей в обмороке у подножья. Казалось, что в этом парке статуи великих людей боятся одиночества, так как каждому из них составляла компанию молодая женщина. Чем дальше, тем больше: Шарлю Гуно, стоявшему сразу за водопадом, понадобились целых три спутницы, правда, одна из них была без рук. Но Берни предпочел не приближаться к этому изваянию. К тому же он заметил вдалеке, около детской площадки, еще один памятник — Фридерику Шопену. «О, господи, — подумал Берни, — Шопен! Только не это!» Он поспешно двинулся в другую сторону, заставив Макса резко развернуться, и принялся, стараясь его отвлечь, расхваливать разнообразие и пышность растительности и рассуждать о возрасте яворов и размерах платанов.

— Да посмотрите же, как это красиво! Мир так прекрасен! — с воодушевлением воскликнул он. — Вам так не кажется?

Макс, продолжая идти, рассеянно посмотрел по сторонам и слегка пожал плечами. — Согласитесь по крайней мере, — примирительно сказал Берни, — что освещение превосходное.

После того как они обошли все закоулки парка, за исключением того, где стоял Шопен, и после того как Берни попытался заставить Макса полюбоваться овальным прудом и пирамидой, он, украдкой взглянув на часы, потащил Макса к выходу из парка по аллее Контесс-де-Сегюр, возле которой сидел Альфред де Мюссе. С Мюссе было все в порядке, если не считать того, что у склонившейся над ним молодой особы тоже отсутствовала правая рука; левая лежала у Альфреда на плече.

Девятнадцать тридцать: весенний день близился к концу, но солнце еще не скрылось. Перед самым закатом двое мужчин, пройдя по аллее Ван Дейка, вышли из парка. Если Макс после неудавшейся попытки пропустить стаканчик почти не открывал рта, то Берни все говорил и говорил, не забывая присматривать за своим спутником. Один раз Макс, оставив его на две или три минуты, отошел за дуб, где его стошнило от страха. Но поскольку днем его рвало уже два раза, то после нескольких болезненных спазмов из него не вышло ничего, кроме желчи.

Затем, миновав ворота, они поднялись по боковой аллее авеню Ош и свернули в первый переулок направо, с баром на углу. Макс сделал еще одну попытку уговорить Берни зайти, но Берни молча отказался. Еще несколько метров — и они оказались у дома номер 252. Они пришли.

Внутри виднелись лестницы, коридоры, переходы, двери, которые они открывали и закрывали до тех пор, пока не очутились в просторном темном помещении, загроможденном канатами, блоками, большими открытыми ящиками и сдвинутой в беспорядке мебелью. До них доносился то ли шум прибоя, то ли гул толпы. Было ровно восемь тридцать. Макс снял плащ, и внезапно, когда он этого меньше всего ожидал, Берни с силой вытолкнул его из-за занавеса. Гул тотчас же превратился в шквал. На сцене стоял рояль.