У самого синего моря. Итальянский дневник
Шрифт:
Удивительно, но с этой мыслью мне вдруг стало гораздо легче держать в голове список продуктов, необходимых купить к вечеру.
Трусы свободы
Vox populi и способы его выражения
Итальянцы к концепции города-музея относятся, прямо скажем, прохладно. Что вполне понятно – слишком велик риск превратиться в страну-музей, а жить тогда где? Но кое-какие ограничения все-таки ввели. В Венеции, например, отменили вообще мусорные контейнеры – не слишком-то они вписываются в общую декорацию, в культивируемую здесь ауру XVIII века с его треуголками и плащами. Предполагается, что мусор жители центра Венеции будут выставлять прямо за дверь в строго определенные часы. Забирают его действительно в строго определенные часы, а вот выставляют когда как. Когда попадут в эти определенные часы, а когда и не попадут.
С фасадами и историческими памятниками сложнее. Владельцы домов и квартир владеют не только внутренними квадратными метрами, но и внешними стенами своего дома. Из чего следует, что помывка, покраска и ремонт должны осуществляться за счет квартиро– или домовладельцев. Это значит, что их надо собрать, уговорить, и – что гораздо сложнее – снять с них денег. Отобрать у людей деньги даже на самое хорошее дело – задача в принципе не из легких, а часто она осложняется тем, что какой-нибудь из владельцев в доме своем не живет, а где он живет – неизвестно. И пока председатель домового комитета вкупе в мэрией шлют письма по разным адресам этого владельца, дом стоит себе, роняя куски штукатурки и год, и два, и десяток лет.
Зато, раз уж внешние стены наших домов принадлежат нам и за ремонт фасадов тоже платим мы, то мы из своих окон и вывешиваем, что хотим. Б'oльшую часть времени нам нравится вывешивать из окошек собственное белье. Кстати, я обратила внимание, что наличие стиральных машин и, как следствие, необходимость стирать черное отдельно и белое отдельно вовсе не лишило итальянцев врожденной любви к красочным сочетаниям.
Поперек узеньких улочек, вдоль лепных карнизов, над головами кариатид и атлантов в хорошую погоду полощутся на ветру портки и рубахи самых ярких расцветок. И все это каким-то непостижимым образом еще и контрастирует с окраской самого дома. Если стена оранжевая, то на ней будут болтаться красные, синие и зеленые тряпочки, если голубая – то белые, желтые и фиолетовые, так или иначе, ничего однотонного… как это, интересно, у них такое получается?
Длина шнура, на котором можно просушить на солнышке свое свежепостиранное белье, – это повод к гордости и соревнованию. Однажды у нас отключился телефон, потому что хрупкая и интеллигентная старушка, живущая по соседству, ухитрилась употребить наш телефонный кабель для развешивания своих кружевных панталончиков и вышитых скатертей. А в другой раз я своими глазами видела шнур бельевой веревки, привязанный к свободной руке барельефа Мадонны. Другой рукой Мадонна, как и положено, придерживала младенца.
Больше всего переживает по этому поводу, не поверите, Сильвио Берлускони. Когда он принимал в нашей Генуе-Супербе Большую восьмерку, он отдельно обращался к генуэзцам с призывом не позорить страну и бельишко с веревочек поубирать. На что гордые жители одной из самых могущественных некогда морских республик вывесили на все доступные веревки все свои самые разноцветные трусы.
Напротив Палаццо дожей, в котором встречалась Большая восьмерка, в небольшой комнатке с террасой живет профессор Генуэзского университета. Точно к началу саммита главных глобалистов он аккуратно развесил все, что у него нашлось самого красочного, ровно перед окнами зала заседаний. Разумеется, к нему немедленно послали гвардейцев кардинала, пардон, полицейских с категоричным требованием снять с террасы белье, чтоб не мозолило глаза высоким гостям. Профессор, натурально, ни в какую. Мое, говорит, белье, моя терраса, где такой закон, чтобы мне запретить собственное белье сушить на собственной террасе? После долгих препирательств белье сняли, но его пример другим наука – на следующий день разноцветное белье появилось уже и на тех фасадах, где его отродясь никто не вывешивал на просушку. Ну и в самом деле: сушить чистое – это ведь совсем не то, что стирать грязное на людях!
Возможности использования фасадов для собственного политического самовыражения практически неограниченны. Например, во время американского вторжения в Ирак все несогласные вывесили из своих окон радужные флаги с надписью «Мир» – PACE. Лозунг вполне достойный, видимо, поэтому большинство флагов так до сих пор и висит. Выцвели сильно, конечно, со временем, и непонятно уже, что на них написано, но все равно висят.
Еще мы приучились по команде Гринписа выключать раз в год свет, по команде ЮНИСЕФ – ставить на окна горящие свечки в знак траура или солидарности, по команде ЮНЕСКО… впрочем, по команде ЮНЕСКО приходится только реставрировать за свой счет внезапно открывшуюся во время ремонта квартиры фреску, так что ЮНЕСКО не в счет.
Так или иначе, мы свою сигнальную систему вполне разработали. Надо только дождаться подходящего события, и уж мы всем покажем, что такое vox populi– глас народа.
Свое согласие или несогласие в демократических странах можно выражать сколько влезет – все равно из этого никоим образом ничего не следует. То есть ровным счетом ни-че-го. Накопленный демократический опыт подсказывает, что, разгоняя разные марши протестующих и вообще несогласных, можно только цену набить этим самым несогласным, а так – несогласные ходят-ходят по городу, флаги вешают, свет выключают, но на их vox populiникто не обращает решительно никакого внимания. По крайней мере, из тех, кому, собственно, волеизъявление народа или его отдельных граждан было предназначено. А что? Существенная, наверное, экономия получается в государственном бюджете, если марши не останавливать, демонстрации не разгонять и чужие трусы с веревок не снимать. Глядишь, дождь пойдет, вот владелец свои трусы с веревочки и снимет. Чего за ним бегать-то? А того пуще за его трусами…
Наше Прекрасное Далёко
О старых песнях для нового поколения
Моя Машка очень любит сидеть на ступеньках, как увидит ступенечку – бежит к ней и присаживается. Я похожу, похожу вокруг и тоже присаживаюсь. Сегодня я вот так присела, Машка привалилась к моему боку, подперла кулачком щеку, призадумалась, и внезапно я увидела нас с ней откуда-то издалека, как чужое воспоминание: сидят мама с девочкой, усталые, в неожиданном ореоле нежности, и вдруг к этой картинке добавилась старая песенка: «Ты да я, да мы с тобой, ты да я, да мы с тобой, хорошо, когда на свете есть друзья…»
Такие песенки мы всегда горланили с моей подружкой Маринкой, когда плелись в школу или когда скакали из школы домой. Сначала песенки из мультфильмов, из «Голубого щенка» и из «Мэри Поппинс», а потом «Ничего на свете лучше нету», «Крылатые качели» и «Прекрасное далёко».
А сегодня я для детей постарше – я имею в виду своих студентов – записывала другую старую песенку – «Дорогою добра» из «Маленького Мука». Сплошное повелительное наклонение – как раз то, что нужно по программе. И целый день она теперь в голове крутится: тари-та-та-тарам, тари-та-та-татарам, не хнычь, когда судьба себя ведет не как сестра, но если с другом худо, не уповай на чудо, спеши к нему, всегда иди дорогою добра…
И в очередной раз думаю: на каких фильмах, песнях и книгах мы выросли! Интересно, это тоска по юности или банальное «сахар был слаще и бабы глаже»? Ведь когда-то мы смеялись, капая мороженым на выходное платье в темном зале кинотеатра на детском сеансе. А теперь я слушаю и плачу.
О чем? О том, что у нас, как у всех юных циников, все-таки были свои иллюзии? Или о том, что нам некого упрекать за то, что они у нас были? Или о том, что в восемьдесят каком-нибудь году иллюзии казались не иллюзиями, а твердым обещанием Прекрасного Далёка? Может быть, наше Далёко еще не наступило? И мы еще будем восторженными и счастливыми старичками держаться за руки в полупустом зале кинотеатра и смеяться, утирая слезы? Или вот такая кто-нибудь из поколения наших внуков напишет о нас хорошую, большую пьесу… С любовью. Но мы же опять будем плакать. Только уже совсем другими слезами.