У сопки Стерегущей Рыси
Шрифт:
Одной из самых ярких черт в характере Люськи была ненависть к пастуху и стаду. Когда Люська была совсем молодой, хозяева выгоняли её в стадо, и тогда для пастуха наступало тяжёлое времечко. Люська задирала всех подряд, носилась, как бешеная, среди коров, прыгала через овец и коз, угрожающе наклонив голову с острыми рогами. На удары хлыста она не обращала внимания, а то и пастуха пыталась боднуть. В конце концов и вовсе убегала и бродила до самого вечера одна.
Скоро все деревенские пастухи стали жаловаться на потеряхинскую бестию, и пришлось Потеряхиным пасти Люську отдельно. Сначала хозяйка боялась за неё, пыталась привязывать на длинную верёвку, но верёвку Люська рвала, перетирала о ствол дерева и уходила неведомо куда. Вечером, ко времени дойки, Люська всегда стояла у своих ворот и громко, радостно мычала до тех пор, пока ей не отворяли.
Постепенно хозяева научились доверять Люське, и с утра выпускали корову за ворота. С годами Люська вообще перестала выходить за околицу села.
Обычно коровы не любят собак, да и собаки всегда настроены погонять коров с весёлым лаем или цапнуть потихоньку за заднюю ногу. И не дай бог если какой бычок или корова забредёт в чужой двор: тут уж хозяйские собаки бросались на них без всякого зазрения совести. Но странная животина Люська нашла общий язык со всеми деревенскими псами. Её никто не трогал. Может, опасались её острых рогов или не хотелось гнаться, высунув язык, за стремительно убегающей Люськой. Но только собаки не лаяли на неё и не хватали за хвост и за ноги. Люська, быстро почувствовав себя безнаказанной, с каждым днём вела себя всё смелее и повадилась заходить в чужие дворы.
В чужом дворе всегда найдётся чем поживиться. То хозяйка ненароком оставит на крыльце ведро с отрубями, то в миске у цепного пса залежится немного каши, то куры не успеют расклевать свой корм, а Люська уже здесь. Забредёт во двор, унюхает съедобное большим, мокрым фиолетовым носом и вмиг слижет. Тут же выскочит за ворота, по пути успев прихватить губами пучок цветов или огородной рассады.
Днём обычно во дворе никого нет. И долгое время никто не замечал её проделок. Собаки проявляли солидарность, не тявкали. Скоро Люська распознала, что много вкусного и интересного можно найти на огороде. И что можно войти не только в открытые ворота, но и в закрытые, ибо Люська научилась открывать даже самые хитрые запоры. То петлю, накинутую на калитку, подденет рогами, то языком крючок смахнёт или схватит зубами железную ручку. А то и просто надавит легонько лбом и со скрипом или без скрипа откроет чужие ворота.
Старушки, что весь день сидят дома, первые заметили Люськины проделки. Только и слышалось то в одном, то в другом дворе:
— Ах ты, воровка окаянная!
— Ну, пошла, пошла, оглобля черномазая!
— У-у, блудница!
Скоро вся деревня заговорила о воровке. Посыпались на Потеряхиных жалобы, ругань и смех. Дошло до того, что председатель колхоза остановил как-то главу семьи на дворе у элеватора со словами: «Уйми свою корову, Алексей!»
А как её уймёшь? Давно известен упрямый и несносный Люськин характер. Пришлось хозяину угонять корову далеко от деревни на сырые луга, где было много травы, колючей осоки и, конечно, слепней и оводов. Так и ездили они: впереди трактор, а за ним на длинной верёвке, вприскок, Люська. Вечером хозяин за ней приезжал, и они скакали обратно. Понятно, что от таких скачек Люська ещё больше исхудала, стала ещё более поджарой и мускулистой.
Однажды, когда Алексей Потеряхин приехал за коровой, он не нашёл её. Обегал всю болотину, перепугавшись, что Люська, может, где-то утонула. Весь вымок, продрог, охрип, но коровы не нашёл. Люська как сквозь землю провалилась.
Не хотелось домой возвращаться. Как жене сказать, что Люська пропала?! А тут ещё наткнулся Потеряхин на журавлиное гнездо с двумя яйцами и испугался: как только Люське они не попались, затоптала бы или съела! Он знал, что здешние белые журавли— редкие птицы, и долго лежал, затаившись, ждал, когда вернутся на гнездо обеспокоенные родители. Хотя всю жизнь прожил Алексей Потеряхин в Филипповке, а никогда не видал журавлей так близко. До чего же они были прекрасны! И не верилось, что живут они совсем рядом с деревней, среди полей, на которых столько лет он сеет и убирает…
Прошло несколько дней. Люська так и не нашлась. Вдруг приезжают в Филипповку пограничники — и прямо в сельсовет. Не здешняя ли корова там у них объявилась?!
Оказалось, в пятнадцати километрах отсюда Люська набрела на пограничную заставу. Увидев проволочные заграждения, обрадовалась. Подумала: может, найдётся чем поживиться. Запуталась в проволоке, сработала сигнализация, завыла сирена, всех пограничников подняла — они-то решили, что это нарушитель переходит границу. И очень удивились, увидев корову. Пока искали Люськиных хозяев, Люська успела прижиться на заставе. Побиралась целый день на кухне, запугала своими внушительными рогами двух местных бурёнок и облазила все закоулки.
Но когда Потеряхин появился на заставе, Люська кинулась к нему, словно собака к хозяину.
Она и в самом деле была привязана к нему, как хорошая собака. Хозяйку Люська уважала и побаивалась, никогда не выказывая к ней особенно нежных чувств. А Потеряхина любила. Иногда во дворе подойдёт вдруг сзади и потрётся своим широким лбом о его спину, да так, что даже не притронется к нему длинными острыми рогами. Знала Люська и рокот потеряхинского трактора и всегда различала его среди множества других таких же машин. Услышав издали знакомый рёв двигателя, она тут же прибегала часто прямо в поле. Шла себе уверенно по только что вспаханной борозде, не обращая внимания на ругань хозяина, чувствовала, что сердится он не по-настоящему. Очень ревновала хозяина ко всем чужим. Если забредала порой на полевой стан во время обеда или видела хозяина в компании мужчин, начинала грозно мычать, нервничать. И механизаторы всерьёз опасались: а вдруг подденет кого-нибудь рогами? Смеялись:
— Она за тебя в огонь и в воду!
Случилось это весной, когда только-только сошёл снег, оголив пока безжизненные пожелтелые пространства болотистых низин.
Ещё с вечера подул сильный ветер, а наутро он совсем разбушевался, нагнал на небо пелену. Ветер нёс по полям пуки прошлогодней соломы, ломал ветви редких в окрестностях Филипповки деревьев, вздыбливал рыбьей чешуёй многочисленные весенние озёра в низинах.
Но в полях натужно, сопротивляясь ветру, гудели трактора, яростно вгрызались в жирную, тёмную, пропитанную влагой весеннюю землю.
Пришло время обеда. Алексей Потеряхин остановил двигатель и уже было собрался спрыгнуть на землю, как вдруг ветер ударил в лицо горьковатой волной дыма. Что-то горело. В голове пронеслось смятенно: горит в деревне, на ферме?! И вдруг он понял— горела большая низина, что начиналась на краю его поля. Значит, снова кто-то поджёг из филипповских.
Сколько лет уже Алексей Потеряхин тушил весенние палы! Сколько он пытался внушить своему председателю, что не дело это — жечь сухую траву, в которой по весне полным-полно всякой живности!
Потеряхин выругался, в бессилии сжав кулаки, и вдруг вспомнил, как прошлой весной видел он в той низине журавлиную пару. А что, если и в этот год они вернулись на старое гнездо?!
Взревел трактор и пополз на край поля, раскидывая комьями землю, то и дело клюя её носом. Двигатель ревел оглушительно, из последних сил.
«Ещё не всё горит, ещё можно успеть… Может, у них уже птенцы, может, успею спасти!» — думал Потеряхин и давил, давил на рычаги…
Вот тут-то и услышала Люська истошный, неспокойный рёв хозяйского трактора. Замерла у неё на зубах извечная жвачка, и она насторожила большие, пушистые изнутри уши, близоруко вглядываясь в даль. И по привычке, резвым своим галопом, помчалась Люська к хозяину.