Шрифт:
Маргарита не могла понять до конца, что мужа больше нет и никогда не будет. Он погиб у нее на глазах, но все равно, просыпаясь одна каждое утро, она пыталась услышать рядом его ровное дыхание.
Проходило, наверное, несколько минут, прежде чем она понимала, что дома одна и муж никогда сюда не вернется. Маргарита быстро вставала, стелила постель и бежала готовить завтрак: овсянка, круассан и кофе. Завтрак всегда был одинаковым.
В то утро Маргарита как раз сделала большую порцию слоеного теста
И Маргарита их ела, потому что они были из прошлой, счастливой, жизни.
И овсянку варила по той же причине.
После завтрака начинался пустой и бессмысленный день, когда идти некуда и не к кому, да и заняться особенно нечем. Маргарита убирала квартиру, готовила обед, все, как при муже, но времени, которого раньше всегда не хватало, вдруг сделалось неправдоподобно много.
Никто не звонил и не писал ей: друзья и родственники исполнили свой долг, помогли, побывали и у мужа на похоронах, и у нее в больнице, теперь она должна сама обращаться к ним за поддержкой и сочувствием. Но Маргарита не хотела никого обременять, зная, что люди не любят горя.
Она сходила бы в зал, но боялась, что ее сочтут бездушной, или, как говорила мама, «черствой», если она встанет на беговую дорожку так скоро после смерти мужа.
Какое слово – «черствая»… От безделья Маргарита начинала мысленно катать это словечко, как гоняют леденец во рту. Что оно значит? Синонимы, антонимы какие у него? Черствый – мягкий? Нет, это твердый – мягкий, а черствый какой? Сдобный?
И Маргарита поднимала голову, чтобы спросить мужа, и только через несколько секунд вспоминала, что его больше нет.
При выписке из больницы ей дали визитку психолога, и Маргарита думала, что надо бы сходить, но тут же возражала себе, что она не сумасшедшая, так зачем отнимать время у занятого человека? Ни один психолог, даже самый лучший, не вернет ей мужа, а с горем она когда-нибудь справится. Или нет, но это уже не важно.
Странно, но самой крепкой нитью, связывающей Маргариту с миром, оказались полицейские, расследующие дело о взрыве. И то они стали беспокоить ее все реже и реже, наверное, окончательно сняли все подозрения. Поняли, что такая не приспособленная к жизни особа, даже если и хотела избавиться от мужа, не в состоянии смастерить взрывное устройство или заказать его в интернете, и утратили к ней всякий интерес.
Маргарита выставила сигналы телефона на максимальную громкость, и часто проверяла его, но не было ни пропущенных звонков, ни сообщений. Ее будто выкинуло из потока жизни…
Если бы перед Мстиславом Зиганшиным вдруг появился волшебник или, на худой конец, золотая рыбка с вопросом: «Чего тебе надобно, старче?» – он без малейших колебаний ответил бы: «Спать». Ни на секунду бы не задумался.
Раньше, особенно в молодости, он легко переносил дежурства в авральном режиме и считал себя стойким к бессоннице
Фрида предлагала ему ночевать отдельно, в гостиной, например, или у Льва Абрамовича, все-таки муж один кормит семь ртов и имеет право на полноценный отдых, и Зиганшин в принципе был с ней согласен, но покинуть супружеское ложе в самый ответственный момент… Нет, он не слабак и не предатель!
Вот и ходил как зомби, каждую свободную минутку используя на то, чтобы вздремнуть, и, наверное, незаметно для себя перешел на какой-то новый уровень, потому что мог теперь выключиться из любого положения.
Как голодающий с тоской вспоминает о блюдах, которые когда-то мог съесть, но не захотел, так и Зиганшин сокрушался о зря растраченных часах. Как можно было быть такими идиотами, чтобы по полночи смотреть сериалы или, того хуже, лежать и пялиться в потолок, размышляя о всякой ерунде? Непростительная расточительность! Зиганшин чувствовал, что еще чуть-чуть, и секс тоже покажется ему преступной тратой времени, отведенного на сон.
Разобравшись со срочными делами, Зиганшин вернулся к себе в кабинет и сел якобы за компьютер, а на самом деле немножко подремать. Голова плыла, и требовалось дать себе несколько минут быстрого «волчьего» сна, чтобы снова мыслить ясно.
Откинувшись на пружинящую спинку офисного кресла, он закрыл глаза и почти отключился, как вдруг услышал громкий стук в дверь, которая сразу же широко отворилась.
В кабинет стремительно вошла очень полная и очень накрашенная женщина в сером сарафане и яркой шелковой кофточке.
– Здрасте! – сказала она, с грохотом потянув для себя стул. – Наконец-то я до вас добралась!
– Звучит зловеще, – пробормотал Зиганшин.
Посетительница энергично протянула ему руку. Мстислав Юрьевич пожал, отметив, что у гостьи, несмотря на полноту, изящное запястье и тонкая кисть.
Вообще она, наверное, была бы довольно миловидной, если б не тонны жира и косметики.
Женщина села напротив и заговорила:
– Ну вот, наконец-то познакомились лично! А то все по телефону да по бумажкам дела ведем, а ни я вас на улице не узнаю, ни вы меня!
– Теперь-то узнаю, не беспокойтесь. А с кем имею честь?..
– А, точно, точно! Я ж не представилась! Анжелика Станиславовна Ямпольская, новый следователь из комитета.
«Ох ты ж!» – подумал Зиганшин.
– Можно просто Анжела, – улыбнулась Анжелика Станиславовна, – имечко так себе, ну да ты меня понимаешь, Мстислав Юрьевич.
Он хотел заметить, что не переходил на «ты», но не смог вклиниться в ее напористую речь.
– А я к тебе с претензией, – продолжала Ямпольская, – что у тебя опера квелые такие? Еле шевелятся!
– Нормальные опера.
– Да ну где там! А дело-то такое, что шуршать надо будь здоров!
Зиганшин нахмурился. Он понял, о каком деле говорит Ямпольская.
– Ой, я тебя умоляю! Убери мнение с лица! Ничего не получается, когда ничего не делаешь, а когда что-то делаешь, что-нибудь обязательно да получается.