Убей меня своей любовью
Шрифт:
Дуся так явно представил себе ее лицо и глаза… пожалуй, глаза были хороши, но только маленькие. А вот волосы!
И в этот миг ему почудилось, как в дверь спальни осторожно постучали… Не может быть!.. Но стук снова повторился, уже более отчетливо.
– Ой, ну кто там еще? – постарался пропеть сонным голосом Евдоким. – Почту, что ль, принесли?
На пороге стояла Инга. При свете ночника она была сказочно красива – новый пеньюар Олимпиады Петровны на стройной фигурке, волосы струятся по плечам, губы сочно блестят, а глаза… украшены накладными ресницами.
– Евдоким, я к тебе по делу… – робко проговорила девушка, топчась возле двери. – Мне можно пройти?
– Ну так чего ты там встала-то?! Прямо торчит себе у порога, как неродная! – засуетился Дуся и, дабы удержаться от нахлынувших чувств, укутался в одеяло по самую шею. – Не, ты, если хочешь, можешь на кресло… или даже на кровать можно… ко мне. Ко мне Душенька всегда прыгает. Ты ж сегодня вон как наработалась, устала… прыгай… приляг, я ж понимаю…
Девушка бормотнула какую-то благодарность, однако на кровать не прыгнула и даже не присела. Она удобно устроилась в кресле, стыдливо поджала ноги и извиняющимся тоном проговорила:
– Евдоким…
– Можно Дуся, – шевельнулся тот.
– Я знаю, но это потом, я… – немножко сбилась девушка и начала речь заново: – Евдоким, я сегодня вела себя непростительно дерзко. Я так с тобой говорила, будто ты…
– Да ну бро-о-ось, – зацвел Дуся. – Ну кто на тебя внимание обращает! Я не обиделся!
– Нет! – звонко воскликнула девушка. – Я понимаю! На меня можно и не обращать внимания, но… но я не должна! Все же ты… я у тебя работаю, ты платишь мне зарплату и вообще! Ты относишься ко мне, как… как… – она уткнула лицо в ладони и затихла.
Дуся покраснел, отвернулся к темному окну и лихорадочно стал вспоминать, когда он в последний раз платил девчонке зарплату, а потом, дабы Инге тоже не пришло в голову вспомнить, тихонько огорошил:
– Да никак я к тебе не отношусь. Я, если хочешь знать, вообще… люблю тебя, понятно?
Она, не отнимая рук от лица, сильно мотнула головой. Ей, оказывается, было понятно! И никаких восторгов, никакой ламбады от одурения…
– Не, ты просто так головой не мотай, ты скажи: «Я тебя тоже люблю, мой золотой единственный Дуся!» – поучал Филин. – А потом еще добавь: – «Давай поженимся!» Я слышал, что все женщины в загс рвутся, а ты прям молчишь, будто тебя на бойню зовут! Я ж, между прочим, не дурак! И даже богатый!
Инга наконец оторвала ладошки от щек и счастливо засмеялась тихим смехом.
– Нет, ты все-таки, Евдоким, дурак! Разве мне нужны твои деньги?! – она даже хотела вскочить, подсесть к нему на кровать, но сумела себя сдержать, только удобнее устроилась в кресле, закинула голову и мечтательно произнесла: – Господи, скорее бы уж с этой Милочкой все выяснилось! Я прямо дождаться не могу! А уж потом!..
– Нет, Ингуша (вот черт, имечко – язык сломаешь!), – крякнул Дуся. – Нет, зайка моя, это ты дурочка! Ну зачем нам чего-то ждать, а? А если мы и вовсе ничего не выясним? Нам что – помирать холостяками?
Он уже даже хотел вылезти из-под одеяла и подсесть к обольстительнице, но вспомнил, что на нем не совсем праздничные трусы, и осел. Дело в том, что Олимпиада Петровна долгое время воспитывала сына только на алименты. Нельзя сказать, что их не хватало на мужское белье, но покупать сыну такие вещи она считала расточительством.
– Ой, да кто на тебя там смотрит, – отмахивалась она, когда сын ни в какую не соглашался надевать самосшитые байковые трусики. – И чем тебе не нравится? Смотри, как я постаралась! Я тебе даже шовчики наружу сделала, чтобы нигде не натирало!
Теперь они стали жить и того лучше, но страсть к пошиву семейных трусов с шовчиками, как у ползунков, у Олимпиады Петровны никак не могла выветриться. И что только Дуся не делал! Он даже самолично покупал себе эти необходимые вещи, но после первой же стирки матушка их заботливо убирала в комод, запирала на ключ и приговаривала:
– Это, когда женишься, носить будешь. Думаешь, тебе жена так прямо дорогое белье покупать станет? Все на себя потянет. А ты уже будешь с приданым.
– Да разве я когда-нибудь женюсь в таких-то трусах! – расстраивался Дуся.
– Вот! – поднимала матушка палец к небу. – Когда всерьез надумаешь, заявление подадите, тогда я тебе трусишки новенькие и выдам, а попусту девчонкам головы крутить у тебя в таких парусах не получится!
Вот так каждую минуту Дуся ощущал нежное маменькино присутствие. И как он сам-то не переоделся, дурень!
Инга же, завидев поползновения кавалера, встрепенулась, выпорхнула из кресла и подбежала к двери.
– Евдоким! Я хочу, чтобы мы не ссорились. И завтра… завтра в честь нашего примирения я устрою чудесный романтический ужин! Ты согласен? – глаза ее сверкнули призывно и лукаво.
Господи! Согласен ли он?! Да он завтра нарядится, как фотомодель! Он завтра…
– Да, Ингушечка… А может, сегодня устроишь? У нас там еще пельмени в холодильнике и сосиски… А салат можно с фасолью… – нежно проворковал он.
– Нет-нет! Завтра ужин при свечах! И никаких сосисок!
Она выплыла из комнаты, а он уснул, обнадеженный и счастливый.
Утром его разбудил ее дивный голос.
– Евдоким!! – кричала она из кухни. – Это не ваш телефон надрывается?!
Надрывался его сотовый. Дуся уже и забыл, когда брал его в руки, ему всегда звонили на домашний, а тут кому-то срочно понадобилось платить лишние деньги.
– Это эсэмэска, – удивился он.
Но еще больше удивился, когда прочитал пришедшие друг за другом несколько эсэмэсок.
«Ну уж здравствуй! Вас с передачкой так и не дождался, понятное дело – не своя нога болит! Я услышал про доктора Епифанова, он кудесник, ставит на ноги за неделю, подался к нему. Конечно, пришлось придумать, что забрали родственники, так бы не выпустили. Теперь вылечат. Кормят здесь хорошо, даже фрукты дают, но ты, Дусенька, сынок мой будущий, готовь через неделю сто пятьдесят тысяч за лечение! Потому что дешево ничего не лечится! И только не говори, что у тебя нет. Иначе – пожалуюсь Олимпиадушке. Не звоню, потому что тут нельзя мобильники, у них какие-то системы вырубаются. А сейчас мобильный телефон стащил у медсестры. Пока, еще напишу. Готовь деньги. Твой любимый Яков Глебыч».