Убей страх: Марафонец
Шрифт:
Что там говорилось про надежду, которой не обнесёт его Сущий?
В самом низу «туловища», почти у земли, у песка, возник огонёк. Сначала крохотный, но отчётливо видный — поскольку расстояния между Черновым и «бабочкой» сократилось вдвое, — он равномерно мигал: гас и загорался, гас и загорался, как будто кто-то (или что-то) сигналил (сигналило) Бегуну: иди сюда, ничего не бойся, здесь хорошо… И он, обалдуй, пошёл-таки, всё ещё загипнотизированный, хотя мысль работала ясно и чётко, подсказывала: болотные огни, огни святого Эльма, прочая нечисть — куда ты, Чернов недоделанный, прёшь? Но ноги переставлялись сами по себе, и он продолжал путь (с маленькой буквы) или всё-таки Путь (с прописной), поскольку и эта пустыня, и этот самум-смерч-тайфун — всё являлось приметами пути и Пути. С какой буквы ни назови — всё верно окажется.
И странная штука: чем ближе Чернов подходил к «бабочке», совсем почерневшей
А огонёк мигал. И Чернов теперь видел, что он зажжён где-то внутри черноты, и чтобы добраться до него, Чернову придётся войти в «туловище», а что уж там с ним стрясётся — Сущий ведает. То, что всё это — проделки Единственного Климатолога и, на полставки, Верховного Энтомолога, Чернов не сомневался. Вера его крепчала на глазах — буквально, потому что перед глазами вырастали подробности «бабочки». Чернов представлял, что в неё можно войти, она — нематериальна, а, скорее, — энергетична. Но рядом с Верой не умирал и страх, а вся энергетика бешеной турбулентности явления пугала не мистически, а вполне практически: вот войдёт он к огню и к этакой матери будет раздавлен, размолот, расплющен и развеян. А что до надежды, то вот вам ещё цитатка из классика: «Надежды юношей питают…»
Обидно было расплющиться и развеяться в прекрасные тридцать три…
И он приблизился к чёрному — или оно накрыло его. Какая, к чёрту, разница, когда ничего, кроме этой черноты, в мире больше не существовало! Он нырнул в неё, как в ночь, и ничего не почувствовал, кроме лёгкого прохладного движения воздуха, как будто все эти потоки и вихри суть вывеска, рекламный эффект, а внутри можно жить, дышать полной грудью и не мучиться от жары.
Или Сдвиг произошёл и Чернов очутился в следующем ПВ? Тогда где Вефиль? Где его искать? И почему — без встречи со Зрячим?
Но вопросы заглохли и умерли в миг, когда от по-прежнему мерцающего, не ставшего более реальным и близким огня отделилось нечто белое, тоже крылатое, как показалось, невесть откуда взявшееся в царстве сплошной черноты, и стремительно понеслось вниз — к Чернову.
Он невольно шагнул назад и упал. И исчез из реальности.
Глава двадцать первая
СМЕРЧ
И снова возник в ней, то есть в реальности. Но возник… как бы это помягче сказать… неявно, что ли, нематериально, то есть взгляд его парил над землёю и был именно его, Чернова, взглядом, но самого Чернова, то есть человечка с руками-ногами-головой, нигде не было. Один взгляд в пространстве — как улыбка Чеширского кота. Как это могло произойти, Чернов не знал и, что несвойственно его здравомыслию, ничуть не стремился узнать. Он ощущал внутри себя удивительный покой, будто и не было доселе никаких тягот Пути, не было дичайшего нервного напряжения, боли не было, страхов. Да ничего по его ощущениям не было! Просто с некой большой высоты видел Чернов всё, что происходило внизу, будто не Чернов он теперь, а некий бесплотный дух, про которого сказал классик: «По небу полуночи ангел летел». И нравилось ему быть ангелом, нравилось лететь бесплотным по небу полуночи, и не беспокоило его отсутствие рук-ног-головы, ничего, повторим, его в себе любимом не беспокоило.
Но зато сильно беспокоило другое — вне себя любимого, а именно то, что внизу как раз и происходило и что вышеозначенный, удивительный покой нарушало. Внизу, если обратиться к другому классику, «всё было мрак и вихорь». То есть смерч-самум-торнадо, начавшийся чёрной «бабочкой» с огоньком в пузе, накрыл пустыню этаким, говоря красиво, турбулентным покрывалом, могучими крыльями могучей бабочки накрыл, а если говорить честно, то ужас внизу творился — малопредставимый даже любителям фантастики. Чёрное варево, перемешиваемое гигантской, но и Чернову невидимой поварёшкой, подсвеченное уже не одним, а тысячами огней, которые будто разогревали его, а оно кипело, выплёскивалось в воздух фонтанами то ли грязи, то ли нефти… Хотя при чём здесь нефть? Бестелесный ангел Чернов всё же соображал вполне по-человечески. Выбегая из Вефиля — когда это произошло? — никаких признаков нефтедобычи или нефтеразведки он не заметил, а предположить, что по непонятным причинам из-под слоя песка вдруг выплеснулись наружу нефтяные запасы местного ПВ — это уже не фантастика, это уже чушь собачья. Скорее всего, полагал Чернов, случившееся явление природы есть всё же разновидность именно земного смерча-самума, а почему оно чёрное и огнями полыхает — загадка. Чернов надеялся, что он не долго пробудет ангелом, Сущий вообще не практикует долгих задержек Бегуна в одном ПВ и не снисходит до каких-либо объяснений того, что в этих ПВ творится. Почему? По кочану. Иных объяснений у Чернова не имелось…
Да, кстати, а где тот ангел-неангел, который полетел на Чернова от ещё одинокого огонька, горящего в пузе «бабочки»? Куда он делся? Не в него ли превратился Чернов, не соединились ли две индивидуальности и теперь едины в небе полуночи или полудня — не разобрать в темноте?
«Разумеется, соединились», — услышал он слова, которые не прозвучали, а просто всплыли у него в мозгу.
И вот странность: Чернов нимало не удивился возникшему с кем-то телепатическому общению, скорее всего — с тем самым ангелом «бабочки», не удивился, потому что вольно принял для себя идею единства ангела и человека. А о причине такого противоестественного единства и гадать не приходилось: Сущий захотел — вот универсальная формула для верующих и неверующих, путешествующих сквозь пространства и время в мире, придуманном и сотворённом Сущим — только для себя, только для собственного… чего? Удовольствия? Или удовлетворения. Или развлечения. Или использования бесконечного времени. Продолжать сей список можно тоже бесконечно, и ничего правдой не окажется. Сущий правду видит, но, как и положено, не скоро скажет. Или никогда не скажет. Кощунство? Да Сущий упаси! Никакого кощунства. Верховный Творец, столь плотно (по давно отработанному плану? экспромтом?) занявшийся довольно странным проектом Исхода некоего народа сквозь множество ПВ, громоздящий на Пути всякие изобретательные и не очень страшилки, то и дело намекающий поводырю народа, то есть Бегуну, что он, то есть Бегун, — уникален в этом проекте, а может, и во всех остальных, бывших до нынешнего и будущих после него, Творец этот действительно волен делать то, что хочет. На то он и Творец. Даже превращать человека и ангела в этакое Недреманное Око, которое, судя по услышанной Черновым реплике, будучи объединённым, существует всё же в двух ипостасях, которые могут общаться между собой.
Чем Чернов немедленно воспользовался.
«Ты кто?» — спросил он тоже мысленно.
«В этом временном периоде я — это ты, — туманно объяснил ангел, — то есть я существую для того, чтоб ты сумел понять, для чего существуешь ты».
«Круто завернул, — восхитился Чернов. — А если попроще и поподробнее? А то я не очень понимаю, где я и что я сейчас. То ли дух, то ли вообще один взгляд… Сохранивший, впрочем, способность соображать».
«Дух? — с изумлением переспросил собеседник, или ангел. — Какой ёмкий термин!.. Похоже, похоже… Только тогда дух — не ты лично, а мы вместе. Один дух — два сознания. Твоё, Бегуна, и моё, Зрячего».
«Ты — Зрячий? — Чернов тоже позволил себе изумление. — Этот белый прозрачный фантом с крыльями — Зрячий? Что ж ты видишь, Зрячий?»
«То же, что и ты, — вроде бы даже обиделся собеседник. — Довольно мощный природный катаклизм, поразивший часть поверхности планеты, называемой мною Орт, а тобой, как я понимаю, Земля».
«Самум? Смерч?» — Чернов попытался прояснить терминологию, в которой «плавал».
«Самум?.. Смерч?.. — Собеседник словно проигрывал в сознании нечто, соответствующее названным терминам. — Нет, ни то и ни другое. Мы — не на Орте и не на Земле — в нашем понимании, конечно. Мы, как мне представляется, находимся сейчас на некоем варианте Орта и Земли, но — со своими, присущими только этому варианту, особенностями. Как, впрочем, было всегда на твоём Пути… И то, что ты называешь чёрной „бабочкой“, есть некий симбиоз того, что ты называешь смерчем, самумом, торнадо, тайфуном и так далее, но — многократно усиленный вариант даже для симбиоза, то есть суммы явлений. Я бы назвал его Супервихрем».
«Трудно излагаешь, — сказал Чернов, пытаясь запихнуть услышанное в более простую форму. — Ты у себя на Орте, случайно, не учёным был?»
«Почему был? Я и есть учёный. — Добавил скромно: — не просто рядовой силенциат, но лидер межконтинентального сообщества учёных… Специализируюсь в разработке проблем пространственно-временного континуума. Моё имя — Раванг».
«А как Зрячим стал?»
«А как ты стал Бегуном?»
«Убедил, — согласился Чернов. — А ты какой Зрячий? Который знает и помнит? Или который помнит и видит?» — Он, как оказалось, подзабыл список специализаций Зрячих.
«Я Зрячий, который видит и соображает, в отличие от некоторых, — неожиданно зло сообщил Зрячий-Раванг. — Куда тебя понесло, Бегун? Умерь дурацкое любопытство. Твой город гибнет внизу…»
И мгновенно глаз — или всё-таки взгляд? — понёсся вниз, вниз, прорывая плотное на взгляд, но абсолютно не ощутимое Черновым тело «супервихря», лишь мелькали какие-то линии, сполохи, светящиеся точки, почему-то вдруг пятна цвета посреди черноты, сгустки абсолютно непробиваемой тьмы и вполне прозрачные куски, сквозь которые видно было землю. И на этой земле Чернов увидел Вефиль.