Убей свою любовь
Шрифт:
– То есть про меня ты плохо не думаешь? – улыбнулась я, и он серьезно ответил:
– Вы бы достойно встретили наказание, я думаю.
Я тоже так думала, но, видит бог, как мне этого не хотелось...
– Даже не переживайте, – подытожил Никита, застегивая «молнию» на сумке. – Акела умный человек, он не станет ревновать.
Очень хотелось бы надеяться...
Самое неприятное в том, что муж приехал встречать меня в аэропорт. Неприятное – потому что я не была готова к этому, надеялась, что у меня будет еще время в дороге до дома, где-то часа полтора, чтобы успеть уравновесить свое состояние, попытаться «сделать
Именно поэтому, увидев мужа за большим стеклом зала ожиданий, я сникла и даже не могла сдержать эмоций. Когда он поднял меня на руки, мне захотелось вырваться и убежать – не от этого жеста, а от осознания того, что я недостойна таких проявлений. Вообще недостойна быть рядом с ним. Я занимаю чье-то чужое место – место женщины, обожавшей бы его и смотревшей в рот, ловившей каждое слово, жест, взгляд. Женщины, никогда не посмевшей и не помыслившей бы даже изменить ему – и с кем? С проституткой мужского пола в блестящих стрингах...
– Что с тобой, Аленька? – Саша пытался заглянуть мне в лицо, но я отворачивалась, хотя понимала, что этим только усугубляю все, вызываю ненужные вопросы, на которые у меня нет ответов. – Устала в полете? Ничего, сейчас приедем домой, примешь душ, полежишь, и все пройдет, – он легко чмокнул меня в нос и пошел к выходу, махнув Никите, чтобы забрал с транспортера сумки.
Как, ну, как может пройти то, что уже сожрало всю меня изнутри?! Он не знает, что я ношу в себе...
Саша же, казалось, перестал обращать внимание на мое мрачное лицо, на закушенную губу и односложные ответы. Он донес меня до машины на руках, и там на сиденье я увидела огромный букет бледно-розовых роз. Они наполнили салон джипа таким одурманивающим запахом, что у меня закружилась голова. Я перебирала цветы и старалась удержаться от того, чтобы не переломать их стебли, гася растущую злость. Злость на себя.
За время моего отсутствия в поселке мало что изменилось, разве что от жары свернулись в трубочки листья на деревьях, да пыли, не прибитой хоть мало-мальским дождем, стало больше. То же и во дворе дома – пожухлая листва, завядшие плети хмеля, поникшие жасминовые кусты вокруг дома. Собаки даже не потрудились высунуться из своих конур – настолько, видимо, их утомила нынешняя аномальная жара.
Отец встретил так, словно меня не было лет пять – прослезился, зашмыгал носом, стараясь подавить в себе «нештатные» эмоции.
– Ты выросла, что ли, Кнопка? – отстранив меня и оглядев с ног до головы, проговорил он.
– Очень смешно, – буркнула я. – Мне не десять лет, и я не с каникул из деревни вернулась.
– А ты чего это колючая такая явилась? Как еж, право слово.
Отец укоризненно покачал головой и этим добил меня окончательно:
– Что вы выдумываете?! Ну, что вы оба ко мне прицепились?! Я не обязана круглосуточно улыбаться и радостно скакать! Нога у меня болит – не может такого быть?! Чему радоваться?!
Прооравшись, я пошла к себе, оставив отца и мужа в полном недоумении внизу, в прихожей. Я понимала,
До вечера я пролежала в комнате, накрывшись с головой покрывалом. Сна не было, зато роились ужасные мысли, жужжали, как пчелы, жалили то и дело, заставляя стонать от почти физической боли. Муж не беспокоил, не звал обедать-ужинать, не входил, не пытался вывести на разговор – он прекрасно знал, что это в подобной ситуации не имеет смысла.
И только отец считал себя вправе войти и высказать все, что у него накопилось. Без обиняков папенька, усевшись в кресло у открытого окна и закурив, высказал мне, какая я неблагодарная дрянь, как много сделал за эти дни муж, чтобы отвести от меня подозрения, как он лично ездил к Бесо, требуя объяснений. И что я не имею права разговаривать ни с Акелой, ни с ним в таком тоне.
– Мой муж – и мой тон, как хочу, так и разговариваю.
– Твой муж? А ты сама его выбрала, я не мешал. Но видеть, как ты издеваешься над человеком, и терпеть это я не буду. Ты моя дочь.
– И что? Ну, что?! – Я села и натянула покрывало до подбородка. – Разве это значит, что я не могу в собственной семье вести себя так, как хочу?! Я должна все время помнить о том, чья я дочь?! А больно много счастья в том, что я – твоя дочь?
Отец выбросил окурок в окно и развернулся в мою сторону:
– Ну-ка, подробнее отсюда. Это когда же наше родство так сильно успело тебя сделать несчастной?
– Да ты что – не понимаешь? Всегда, всюду, везде! Я даже в общественный туалет без охраны зайти не могу! А не будь у меня такого отца – и кто бы вообще обращал на меня внимание?!
– Хочешь без проблем ходить в общественный туалет? Ну так не живи со мной. У тебя есть свой дом.
Он встал и вышел, а я взвыла, упав обратно на подушку. Я совсем не думала того, что в горячке бросила сейчас отцу – никогда не считала себя несчастной из-за нашего родства, никогда не стыдилась его. Что на меня нашло сегодня – не понимаю...
Стало вдруг так нестерпимо стыдно, что я почувствовала жар в лице, как при высокой температуре. Какая же я эгоистичная дрянь... И как одна ошибка тянет за собой другую, более серьезную, а за ней – следующую, и так по цепочке... И вот уже не видно выхода, есть только тупик, угол, в который я сама себя загнала. Как мне выбраться отсюда, ну как?!
Я рассматривала шрамы на запястьях и думала, что они – живое напоминание о том, чего я больше никогда себе не позволю. Свидетели моей слабости, и я буду доживать с ними жизнь, я так решила, хотя можно было, конечно, попытаться убрать их при помощи лазера или пластической операции. Но нет – они останутся со мной как раз для того, чтобы во время приступов отчаяния и тупиковых ситуаций напоминать мне о том, что нужно держаться. И я держусь даже сейчас.
Сашка не пришел ко мне спать. Я сделала это открытие посреди ночи, неожиданно проснувшись и по привычке протянув руку к тому краю кровати, где обычно спал муж. Но там было пусто. Я дотянулась до шнурка и включила бра – так и есть, я в комнате одна. Где же он? Неужели лег в гостевой спальне? Отец меня завтра сожрет... При всей тщательно скрываемой нелюбви к моему мужу папа все-таки отдавал ему должное и уважал, а потому даже мне не спустит пренебрежения. Уже высказал вчера – а теперь еще и это...