Убейте льва
Шрифт:
— Позор или нет, но я прошу тебя больше не называть его убийцей. Мы должны быть дипломатичны и думать о своем имуществе.
Ангела оборачивается к садовнику и говорит:
— Срежьте еще три кастильские розы.
Садовник принимается задело, Ангела за ним наблюдает, дои Карлосик сплевывает зернышки и кладет в рот вторую ягоду. Сбавляет тон и пытается образумить ее:
— Кроме того, он к нам прекрасно относится. Сегодня я играю с ним в домино.
— Делай что хочешь, — говорит Ангела, нюхая
Дон Карлосик выплевывает зернышки от второй тутовой ягоды и говорит:
— Ну хорошо, когда мы будем обедать?
— Сию же минуту. Букет уже готов. Пообедаем, и успеешь на свидание к своему душегубу.
Дон Карлосик умоляет:
— Ангела, пожалуйста, будь благоразумна.
— Не беспокойся. То, что у меня на уме, не будет на языке.
Оба направляются к дому вслед за прислугой с цветами. Дон Карлосик, пришедший в хорошее настроение, съедает еще одну тутовую ягоду.
— Ты в этом не раскаешься, — говорит он, сплевывая зернышки.
— Мне нужен другой костюм для Простофейры, — говорит Ангела, — куртка «палм-бич», которую ты ему дал, уже обтрепалась.
Дон Карлосик вскидывает брови в притворном изумлении:
— Что делает этот человек с одеждой?
— Носит. В сундук не кладет.
— Дай ему мой костюм в полосочку, который мне никогда не нравился, и скажи, что я его экипирую не для того, чтобы он ставил плохие отметки моему сыну.
— Твой сын — бездельник.
— Это не довод. За любовь платят любовью.
Оба входят в дом.
Глава V. Пончиканское казино
В последней трети прошлого и начале нынешнего века богачи Пончики строили свои дома на Новом проспекте. Одни — землевладельцы — перебрались сюда из глубины острова, спасаясь от разбоя, другие — коммерсанты — переселились из центра столицы, спасаясь от плохого воздуха.
Новый проспект — с видом на море — растянулся на три квартала в длину в тени тамариндов, мимозы, лавров и магнолий, цветущих меж двух ручьев, дно которых вымощено камнем. Здесь, в садах за оградой, стоят дома Беррихабалей, Пофартадо и Даромбрадо, богатейших капиталистов острова. Дом одних напоминает индийский Тадж-Махал, других — Кордовскую мечеть, третьих — барочный дворец аристократической богемы. На старых улицах, выходящих на Новый проспект, осталось много больших свободных домов. В одном из них, в старинной резиденции семьи Деньгадело, расположилось Пончиканское казино, членом которого может стать каждый, кто себя уважает, уважаем другими и имеет средства для уплаты членских взносов.
Казино, основанное для того, чтобы островные сеньоры могли коротать там время за картежной игрой или чтением старых газет, превратилось благодаря тирании загнивающего прогрессивизма в центр собраний и основной пункт деятельности Умеренной
Вечером в день погребения доктора Спасаньи в актовом зале состоялось бурное собрание. Забыв помянуть добрым словом покойного, все обрушились на трех депутатов за их бредовую идею уйти с сессии парламента и расчистить Прогрессивной партии поле деятельности.
— Слава богу, что у них не хватило времени принять Закон об экспроприации, — заметил дон Карлосик, и его слова прозвучали наиболее миролюбиво из всего того, что было сказано на высоком собрании. Закон об экспроприации, который палата депутатов пятнадцать лет не могла принять из-за оппозиции умеренных и который гласит, что вся собственность испанцев и сыновей испанцев, а точнее сказать, имущество всех богатых пончиканцев переходит во власть государства.
— Пришло время закрывать лавочку и убираться с музыкой восвояси, — сказал дон Игнасио Пофартадо, наверное, в сотый раз за эти пятнадцать лет.
Но главным объектом нападок пострадавших были не столько депутаты, сколько отсутствующее лицо — маршал, которого ругали подлой шельмой и еще того хуже.
— А я-то назвал его «малолетним героем» в одной из своих лучших поэм, — воскликнул дон Касимиро Пиетон, схватившись за голову.
— Заблуждение молодости, — сказал Банкаррентос ему в утешение. Сам он ходил на костылях после неприятности, приключившейся с ним два дня назад в доме доньи Фаустины.
Сошлись на том, чтобы встретиться еще раз в более узком кругу и наметить кандидата в президенты от своей партии, могущего заменить Спасанью и если не победить Толстяка Бестиунхитрана, то хотя бы достойно потягаться с ним.
Второе собрание проходит не совсем гладко, участники с места в карьер начинают бередить старые раны. Благодилья, которого ранее уговорили повременить, единогласно выдвинув Спасанью, и который считал себя одним из самых подходящих кандидатов, ибо слыл «самым честным гражданином Пончики», обижается, когда Коко Даромбрадо, молодой повеса, замечает, что честность не относится к гражданским добродетелям.
— Двадцать лет нами управляют разбойники с большой дороги, а честные остаются с носом, — говорит он в подтверждение своего тезиса.
У Благодильи, сидящего в президиуме, отвисает челюсть, вытягивается лицо, и, не произнося ни слова, он обводит взглядом присутствующих, словно говоря:
«Вот до чего мы докатились. Вот как мыслит молодое поколение!»
Большинство считает высказывание циничным, но по сути своей справедливым.
— Неграм нравятся плуты, — говорит дон Бартоломе Ройсалес, большой реалист, — а на выборах побеждают с помощью негров.
На всех лицах написано: «Как ни печально, но факт». Пако Придурэхо, юноша тихий и из хорошей семьи, просит слова и говорит: