Убежать от себя
Шрифт:
Рябов тоже взял приготовленную заранее лопату и начал кидать снег. Но Терехов подошел и мягким решительным жестом отобрал ее у Рябова:
– Лучше скребочком, Борис Александрович, поработайте. Лопаты и так дефицит…
25
Если умение говорить – искусство сообщать людям меньше, чем они хотели бы знать, то этим искусством Рябов не владел. Он всегда был искренним, даже когда хитрил. Сказалось спортивное прошлое: в команде, живущей общими делами, общими заботами, нет ни возможности, ни смысла таиться – рано
Он и в молодости был разговорчив, даже велеречив. Много знал и всегда охотно делился с приятелями новостями. Не видел в их жадном накопительстве никакого смысла. Возможно, куда острее своих коллег по команде ощущал недостаточность, односторонность самоутверждения лишь в поединках на льду. Физическое самоутверждение в нелегких хоккейных баталиях, которое наполняло иных чувством величайшего, порой губительного самомнения, его болезненно не удовлетворяло. Ему хотелось утвердить себя и в том, что менее спорту свойственно, – утвердиться интеллектуально.
Тренерская работа лишь усилила эту жажду, а язык на многие годы стал его едва ли не главным рабочим инструментом, которым он, подобно скульптору, пытался ваять зыбкую монументальность идеальной хоккейной команды.
Язык же, по той известной пословице, был и его врагом. Соперники Рябова всегда располагали одним преимуществом– могли отмолчаться. Рябов же любил рассуждать сам и втягивал в рассуждения других. С презрением относился к молчунам. Слишком много развелось их в последние годы. С одной стороны, крикуны, горлодеры, с другой – молчуны. Поговорку «Молчание– золото» сделали своим жизненным кредо: не скажешь глупости – сойдешь за мудреца! И так мало тех, кто может и не боится говорить по делу!
В постоянных жизненных конфликтах, в том бесконечном борении, которым наполнен мир спорта, молчание и вовсе удобно. Особенно для ничтожеств и жучков. Рябов постоянно твердил – не молчуны движут историю, не те, кто сам себе на уме. Лишь собственным горением, лишь столкновением мнений можно раздуть всеохватывающее пламя заинтересованности.
И он говорил. На пресс-конференциях, на коллегиях, в радиоинтервью, на беседах в высоких кабинетах, за столом у друзей, на собраниях в команде, на торжественных приемах. Говорил вещи, приятные далеко не всем. И, как считала Галина, бессмысленно плодил себе врагов. Слушая ее предостережения, он сначала злился, кричал на жену, потом лишь насмешливо молчал.
К счастью, и она поняла, что, как бы ни сложились с кем-то отношения, как ни осложнилась их жизнь, подругому не будет. С таким характером мужа нечего ждать тихой жизни. И она смирилась. Смирились многие, но далеко не все. Кому-то он мешал жить спокойно, кому-то его острое слово кололо глаз, кто-то слишком самолюбиво воспринимал иную точку зрения, шедшую вразрез с собственной.
Язык мой – враг мой!
Рябов не думал так. Будучи добрым и общительным с людьми, которых любил, он страстно хотел, чтобы и его любили. Причем любили все. А этого в жизни не бывает – чтобы любили все. Да наверно, это и не нужно. Рябов прекрасно понимал умом, но столь страстное и нереальное желание всеобщей любви шло, скорее, от его всеохватного максимализма. Все любят только никчемных людей. И то не все.
Рябов мучительно переживал такую нелюбовь. И снова своими поступками и словом множил число людей, которые его недолюбливали, а то и вовсе не терпели. Но он делал свое дело профессионально. Многие, кому не нравился его сварливый, беспокойный характер, терпели, отдавая должное деловым качествам. А может быть, говоря себе – придет время…
Так что же? Время пришло?
После сытного обеда – Галина сегодня превзошла себя, даже сын, относившийся к еде, в отличие от отца, сдержанно, похвалил кулинарное мастерство матери – Рябов прошел в гостиную, где в углу громоздилось кирпичное сооружение, принимавшее смутные очертания камина.
Рябов сел в старинное удобное кресло и вытянул ноги.
Они как раз доставали до кучи сложенного абы как кирпича.
«Камин доделать некогда! Уже второй год незавершенная стройка – и тепла нет, и грязи полно».
Он вздохнул, вспомнив, как начал строить. Хотя годы и опыт приучили его к мысли, что вряд ли есть жилье, которое бы удовлетворяло всем человеческим прихотям, отсутствие камина в купленном доме огорчало больше всего.
Он бы, наверно, так и смирился с этим, если бы случайно не забрался в полуподвал. Полы двух нижних комнат ходили, не только издавая громкий скрип, но и вызывая невольную тревогу своим зыбким качанием. Рябов пригласил мастера. Наглый, пахнувший сивухой специалист, покачавшись на шатком полу, начал перечислять:
– Балка сгнила – менять надо. Лаги, быть тому, тоже сгнили. Или с концов. Или вовсе. Пол ложный, небось на земле лежит. Одной засыпки на карачках выгребать надо…
Рябов перебил:
– Сколько будет стоить весь ремонт? Мне хоть один гвоздь забей, но чтобы полы как следует лежали.
Мастер задумался и, покачав головой, словно не веря собственным словам, изрек:
– Тысячи две с половиной, не менее стоить будет. Материал доставать, привоз. Тут ведь…– Он хотел опять взяться за перечисление того, что надлежит сделать, но Рябов вновь перебил:
– Не пойдет. За такие деньги новый дом построить можно.
Обиженный мастер ушел, а Рябов, кряхтя, с трудом пролез в подпол и на четвереньках его весь облазил. Прикинув, где в балках слабина, с помощью обыкновенного автомобильного домкрата отжал пол кверху и, закрепив балки по-новому, опустил все на место. Пол держался, как новый.
Когда приехала жена и удивленно похвалила его, еще не успевшего отмыться от пыли и пота, он сказал:
– Вот, за день я заработал две с половиной тысячи рублей.
На что жена ответила, покачав головой с сомнением:
– Ты мне эти две с половиной тысячи наличными показать можешь?
Но главным результатом того рабочего дня оказался не ремонт, хотя и довольно успешный. В углу Рябов обнаружил фундамент, поднимавшийся до самого пола и скрытый сверху от глаз паркетом. Это был фундамент для камина. Но, видно, первые хозяева, строившие дом, вышли из сметы, или передумали, или еще что-то произошло, но запланированный поначалу камин возводить не стали.