Убежать от себя
Шрифт:
Когда-то, отвечая на вопрос журналистов, что он сказал своей команде после вот так же проигранного первого периода, Рябов ответил: «У меня не было слов, которые бы я мог им сказать. У меня нет слов для такой команды». И поставил журналистов в тупик.
Воспоминание о том случае где-то в глубине сознания мелькнуло и притушило накал саркастической страсти, готовой вот-вот выйти из-под контроля.
Рябов взял себя в руки:
– Как честные люди, вы не должны огорчать зрителей, и так понесших серьезные материальные убытки. Покажите, что команд на поле все-таки две и вас чему-то когда-то учили.
Он умолк и вновь зашагал по раздевалке, словно все эти слова только что говорил не он, а другой человек. И сидящие вокруг опять не имеют к нему никакого отношения.
Почти неуловимый общий вздох облегчения пронесся по раздевалке. Никто больше не обронил ни звука, никто не двинулся, но Рябов знал, что на уме каждого, даже если до него не дошел смысл им сказанного.
«Конечно, я мог бы отмерить немало претензий, сделать кучу замечаний. Но эти частности бессмысленны, когда не складывается общая игра. Только в медицине можно лечить частности в попытке оздоровить весь организм, И то, когда есть время. У нас же его нет никогда. Сейчас важнее поднять общий тонус, чем ткнуть носом в мелочи. Я ведь многому их научил, и они все могут…»
Над дверью заполыхала, точно мигалка на крыше машины «скорой помощи», красная лампа, оповещая команду, что перерыв заканчивается. Когда красный свет замрет, наполняя раздевалку тревожным отсветом, – пора на лед.
Не дожидаясь этого момента, Рябов открыл дверь и шагнул в ярко освещенный коридор, набитый репортерами. Засверкали блицы. Но и они не смогли помешать Рябову ощутить, что за спиной, над дверью, замерла лампа красного света.
Начинался второй период.
Шведы выкатывались на лед с плохо скрытой настороженностью, за которой бушевала радость, видно нашедшая свой выход прежде всего там, в раздевалке…
«Для них…– успел подумать Рябов, – перерыв был настолько же короток, насколько для нас долог. Так всегда…»
Шайбу вбросили. Она отскочила к капитану. Словно стремясь делом подтвердить мнение Рябова о его необычайном чутье, Глотов кинул шайбу вразрез между защитниками. Профессор, раскатившийся из своей зоны, успел перехватить ее возле самой синей линии и протолкнуть под конек правого защитника. Теперь оставалось только самому проскользнуть мимо могучего тела в золотистой форме. Тот слишком поздно понял, где шайба. И еще позднее принял решение не гнаться за ней, а принять на корпус стремительно накатывавшегося русского.
Поздно, непоправимо поздно! Красное, будто объятое пожаром, тело мягко обогнуло шведа. Уже никакая сила не смогла столкнуть их во встречном ударе. Предчувствие надвигающейся беды заставило шведа пойти на рискованный шаг: он выкинул вперед длинную, костистую ногу в попытке подсечь атакующего.
«Подножка!» – охнув, успел лишь подумать Рябов. Глотов в невероятном пируэте повис в воздухе, но удержал равновесие. Когда вновь почувствовал твердый накат льда под коньком, уже находился перед воротами один на один с вратарем. Шайба плавно скользила на крюке, подобно подсадной утке, маня: «Ну, что же ты?!»
Всю силу своего тела, всю инерцию раската, чудом сохраненную в борьбе с защитником, Глотов вложил в бросок. Черный диск на мгновение исчез из поля зрения всех: и Рябова и вратаря, и зрителей. Наверное, и Глотов не успел проследить глазом за ней, поскольку сразу же второй защитник ударом плеча сбил его с ног, и капитан пошел головой в борт.
Рябову показалось, что гулкий удар шлема о дерево вовсе не удар шлема: это шайба с таким грохотом врезалась в сетку.
Вратарь раздраженно выковырял шайбу из ворот и злым ударом, взяв клюшку двумя руками, отправил к центру, судьям. Глотов тяжело поднялся на ноги и, согнувшись, держась за шлем, желая как бы заткнуть уши и не слышать свиста трибун, покатился к загону.
Рябов принял его двумя руками, обнял и громко сказал:
– Спасибо, Юрочка! Отлично сработано! – И, повернувшись к команде, добавил: – Так и продолжайте!
Смешно, но факт. Сборная будто ждала именно этого бесценного указания, чтобы заиграть в полную силу, легко, вдохновенно. И хотя гола не было еще двенадцать минут, но каждой секундой, даже когда шведам удавалось войти в нашу зону защиты, игра принадлежала парням в красной форме, которые везде были чуть-чуть раньше шведов. А из этого «чуть-чуть» складывалась убедительная картина того, что красных на поле больше. Пожалуй, это даже показалось и шведам. При очередной смене составов они просчитались и оставили на льду шесть полевых игроков, за что немедленно были наказаны двухминутным штрафом.
Подобно бильярдной партии, разыграли «кормильцы» трехходовую комбинацию, и штрафник, просидев на скамье лишь 25 секунд, вновь вышел на поле. А счет стал ничейным: 3:3!
Зал недоумевающе и немного разочарованно загудел.
Глотов, добивший и эту шайбу, после того как она отскочила от очень здорово сыгравшего во втором периоде шведского вратаря, будто преобразился. Ему удавалось все.
Самочувствие Глотова передалось и Рябову. Он всегда дорожил подобным сладостным подъемом, так хорошо ему знакомым еще с тех лет, когда играл сам.
Однажды этот хоккейный кейф он поймал в самом конце сезона, почти на излете своей спортивной карьеры. В одной встрече умудрился забить пять трудных и красивых шайб.
– Вот это была игра! – вскричал он, стягивая через голову клубную майку.– Никогда не испытывал ничего подобного! Удивительно не то, что забил! Удивительно, как я уцелел в этом чертовом колесе! Помню…– орал он на всю раздевалку, поспешно захлебываясь и не в силах сдержать острое желание выговориться после полутора часов молчаливой и тяжелой работы.– Помню избыток сил! Будто кто-то снял с плеч полутонный груз и сам я невесомый. Все удавалось…
Монолог Рябова никто не слушал: у каждого накопилось достаточно своих переживаний, которыми хотелось поделиться. Он умолк, бормоча про себя все то, что хотел рассказать товарищам.
…Счет был ничейным, но к Рябову вернулось твердое убеждение в победе. Пошла игра. Он ценил ее куда важнее забитой шайбы. Когда у команды идет игра, всегда есть возможность взятия ворот.
Извечна мечта тренера: вырастить такую звезду, которая бы всегда, при необходимости, могла выйти на лед и забить недостающую шайбу. Но Рябов больше ценил таких звезд, которые, когда надо, могли бы прикрыть подступы к своим воротам, умели бы тянуть время, раскатываясь по кругу с шайбой, приклеенной к крюку. Глотов стал такой звездой.