Убежать от себя
Шрифт:
Но вот до финальной сирены осталось три минуты, а шведы не сели. Правда, они не совершили пока и чуда: проигрывали 1:2. Последние минуты чехословацкая сборная давила так, словно не верила в то, что становится чемпионом, не верила этому зыбкому преимуществу в одну шайбу.
Шведы самоотверженно защищались. Ложились под шайбу, падали в воротах позади вратаря, страхуя его от случайностей… В боксе нередко защита приносит больше очков, чем нападение. Пожалуй, и здесь, на льду, шведы выглядели в защите эффектней нападающих. Но от этого не менялся счет. Не менялась и судьба золотых медалей. Окружение Рябова затихло – оно уже не верило в своих любимцев, не верило в коронованную форму шведов. Поникли флаги,
Когда Лингрен взял шайбу у красной линии, между ним и защитником не было ничего, кроме сверкающего хоккейного льда. Он и сам еще не верил, что сможет сделать что-то. Но может быть, всю свою жизнь он думал об этой минуте, готовился к ней. И когда четырнадцатилетним пареньком покинул родной дом и, подобно многим способным молодым хоккеистам, начал кочевую жизнь по тренировочным лагерям. Рябов хорошо знал Лингрена. Ему всегда нравилась не только мощная, полная самоотречения манера игры шведа, но и характер парня. Это был не просто увалень. Откуда в нем только бралась эта тонкая, интеллигентная натура? Он выглядел всегда заряженным на большее, чем хоккейный мир. Он и фермер, и бизнесмен, и отец большого семейства. Когда-то мечтал стать -величайшим хоккеистом мира и всех времен. Но теперь хоккей для него – лишь необходимая нелегкая работа. Как-то он признался Рябову: «Я делаю ее, и странно то, что мне нравится эта тяжелая работа». Теперь все чаще ему в голову приходят мечты иные: он разводит герефордский скот на своей ферме и мечтает стать самым знаменитым селекционером. Он иронически шутит: «В своей жизни, чтобы заработать деньги, я рекламировал все, кроме средства для волос, поскольку мои собственные давно начали выпадать!» Отец его был истопником на цементном заводе. Поднял одиннадцать детей. Но когда однажды увидел, как играет его знаменитый сын, он, работавший до пота всю свою жизнь, сказал: «Мальчик мой, ты себя просто убиваешь!»
Так играл Лингрен. И Рябов седьмым чувством угадал, что, если суждено совершиться чуду, оно совершится сейчас.
Стадион не успел даже зайтись криком, как Лингрен скользнул мимо защитника и остался с вратарем один на один. Надо помнить о счете, о том, что ничья равносильна потере золота, чтобы понять состояние вратаря соперников, когда он увидел перед собой Лингрена, да еще с шайбой на крюке. Он проиграл дуэль сразу, метнувшись навстречу шведу. Мобилизовав весь опыт, как бы окупая весь труд, затраченный с детских лет на ледяных полях, Лингрен принял единственно верное решение – он пошел на вратаря, а перед самым столкновением, не рискуя потерять шайбу на обыгрыше, вдруг заложил свой знаменитый вираж, на котором не раз обкатывал защитников. В какую-то долю секунды он отлетел в сторону с удобного центрального положения перед воротами. Но Лингрен знал, что делал.
Рябову показалось, что вратарь испустил отчаянный вопль. Столь же отчаянным был и его бросок в ноги в безнадежной попытке достать до шайбы. Но Лингрен утащил ее с собой из-под самой клюшки вратаря, утащил далеко в сторону. Скорость была огромна, швед проскальзывал расстояние, удобное для броска. Но все тянул, тянул, тянул… И когда показалось, что с такого угла уже невозможно попасть в ворота, правда, и вратарь, распластавшийся на площадке, лежал беспомощным мешком, Лингрен бросил. Щелкнув о заднюю трубу, черный кружок просто и неотвратимо отскочил в сетку ворот. И Рябов зажмурил глаза.
«Нам здорово повезло! – лихорадочно стучало в нем.– Но никогда бы в жизни не хотел я испытать вновь такое везение».
Потом мысли его обратились к своей команде. Он встал вместе со всеми зрителями, прыгавшими вокруг него в туземном танце, и увидел, что его команда сидит на своих местах, словно исход матча их совершенно не волнует.
«Вот это моя настоящая победа…» – мелькнуло у Рябова.
Тридцать секунд, которые осталось играть, прошли в штурме ворот шведской сборной. Лучек снял вратаря. И только неопытность молодого шведского хоккеиста помешала, выиграв шайбу в единоборстве, точно послать ее в пустые ворота. Шайба заскользила по льду. И зал вдруг замер, словно перегорел какой-то невидимый предохранитель и в сеть перестала поступать энергия, питавшая всеобщую истерику. Шайба прошла в пяти сантиметрах от штанги. За ее движением молчащий тысячеголосый зал следил затаив дыхание. Вздохи сожаления, облегчения, радости и огорчения слились в единый гвалт, под который и закончился матч.
Рябов встал и пошел к ребятам. По дороге его узнавали, жали руки, поздравляли. Из своей ложи бросились руководители делегации с поцелуями. В дружеских руках Рябов отходил от того страшного напряжения, в котором провел этот чужой матч. Несостоявшиеся чемпионы понуро катились со льда. Они еще не верили, что золотые награды, которые уже так тяжелили им грудь. не того цвета. Что большая победа растворилась, как в знойном небе вдруг растворяется облачко, на которое возлагали надежды, связанные с дождем.
У служебного входа Ледяного дворца сверкала под желтыми огнями противотуманных фонарей черная площадка асфальта, огражденного от напиравших тысяч болельщиков цепью полицейских и тремя роскошными – стекло и хром – автобусами.
Рябов вышел на площадку одним из первых. Он знал, для чего автобусы: сразу же после игры призеры отправлялись на торжественный ужин в какой-то экзотический рыбацкий ресторан. Один из устроителей назойливо спрашивал, сколько человек приедет, вся ли команда, будут ли руководители, и одновременно настоятельно рекомендовал: «Это очень хороший ужин. Ресторан дорогой, очень дорогой! По карману только американцам».
По иронии спортивной судьбы американские хоккеисты на ужин не ехали: они заняли в финальном турнире последнее место и на следующий год будут играть во втором эшелоне.
Рябов успел втянуть свежий воздух весеннего вечера, такого сладостного, такого легкого после спертого воздуха переполненного зала, когда из стеклянных дверей повалили команды. Первыми те, кто не играл, – наши. С ними американцы, поляки, канадцы. Они жали нашим парням руки, обнимали, смеялись. А где-то там, в раздевалках, переодевались шведы, совершившие чудо для других, и чехословацкие хоккеисты. Рябов представил себе настроение и Гута и игроков…
В центре большой группы шел Барабанов и бубнил под нос: «Ну, дали! Ну, дали!» И было невозможно понять, к кому относится эта реплика. То ли к себе – все-таки чемпионы! То ли к шведам, которые умудрились сделать ничью в столь трудном поединке. То ли к чехословацким игрокам, которые так трагически упустили долгожданное золото.
Лица парней сияли. Рябов понимал, что им дорого далась та сдержанность в зале. И теперь, когда все позади, нет силы, способной заставить их сдерживать свои эмоции.
О том, что на торжественный ужин едут лишь призеры, прекрасно знали остальные команды. И вскоре на квадрате темного асфальта осталась только советская сборная. Стояли, шумно обсуждая и итоги турнира, и упрямство шведов, подаривших им чемпионский титул. Им, которые столько раз разбивали самые радужные надежды команды «Тре крунур», оставляя их без всяких наград, без славы, даже во время турниров на родной шведской земле.
Нелегким должен быть вечер, даже несмотря на чемпионское звание. Как соразмерить радость с участием? Как отблагодарить шведов и не обидеть чехословацких друзей?