Убежище 3/9 (сборник)
Шрифт:
Старик захихикал.
Кудэр резко протянул руку и, перегнувшись через скамейку, схватил его за ворот грязной рубахи, надетой наизнанку. Маленькая слюдянисто-белая пуговица нежно звякнула об асфальт и неслышно покатилась по перрону.
– Я тебя спрашиваю, ублюдок, – прошипел Кудэр и с силой встряхнул старика. – Ты кто. На хуй. Такой.
– Ой какие мы нервные! – старик с трудом говорил сквозь смех. – Ой какие мы плохие слова знаем! Разве приличные дамы говорят такие слова?
– Я тебе сейчас мозги вышибу, – прошипел Кудэр.
– А-а-а, как страшно! – радостно взвизгнул
Кудэр выпустил из рук воротник.
– Ну вот, совсем другое дело. Позвольте представиться, – старик согнулся в три погибели, ернически раскланялся, помахивая воображаемой шляпой, – Алекс. Мы, впрочем, уже виделись. Я имел честь быть представленным вам на вокзале Paris Nord. Кстати, мы и без того знакомы уже довольно давно, и если вы будете столь любезны и дадите себе труд… – он снова хихикнул, – ну ты, короче, меня знаешь, Маняша. Напряги свои извилины, вспомни. Алекс. Леша. Дядя Леша.
– Да какой, к черту… дядя? – Кудэр медленно опустился обратно на скамейку. – Что вообще происходит?
Неожиданно злость прошла. Вместо нее навалилась усталость – свинцовая, невыносимая, смертельная.
– Что происходит – это, Маш, философский вопрос… угощайся, – Алекс уселся рядом, вытащил из кармана пачку «житана» без фильтра, протянул Кудэру.
Тот взял. Закурили.
– Эх, Маша, Маша… Растеряша… Маня-Маняша… Манья. Знаешь хоть, кто такая Манья?
– Кто?
– Манья – безобразная старуха с клюкой, – сообщил Алекс. – Она бродит по свету, ища погубленного ею сына… Это, между прочим, не я – это уважаемый Владимир Иванович Даль сказал. Аж в одна тысяча восемьсот восемьдесят первом году. Так то.
Кудэр молча уставился в землю. Заметил, что стоптанные, дырявые ботинки у его собеседника надеты не на ту ногу: правый – на левую, а левый – на правую…
– Он уже некоторых потихоньку туда перетаскивает, – задумчиво сказал Алекс.
– Кто… он?
– Ну не Даль же! Наш Мальчик. Кто же еще?
– Я не понимаю. Не понимаю. Я совсем… я вообще не понимаю, о чем ты говоришь. Что значит «перетаскивает»? Куда? Что ты знаешь? Объясни.
– А волшебное слово? – Алекс мрачно ухмыльнулся.
– Пожалуйста. Пожалуйста, объясни мне, – покорно сказал Кудэр.
– Объясню, только ты сначала отгадай мою загадку.
– Какую еще загадку?
– А вот какую: живая живулечка, сидит на живом стулечке, живое мясцо теребит.
– Не знаю.
– Э-э-э, да ты же даже не подумала, Маша. Ты знаешь, знаешь! Ну?
– Нет. Я не знаю. Я сдаюсь. Что это?
– Не «что», а «кто», глупая. Это грудной младенчик. Давай другую загадку…
– Пожалуйста. Ну не умею я загадки разгадывать. Скажи… скажи мне хоть что-нибудь.
– Плохие времена наступают, дорогая моя. Мальчик – ты знаешь, я его не слишком-то люблю… но в чем-то он прав – так вот, он хочет взять некоторых в Убежище. Тебя вот… Мужика твоего. Ну и нас, конечно. Честно говоря, не думаю, что из этого что-нибудь путное выйдет… Но не исключено. Он уже многому научился – у нас. По крайней мере, трансформировать, – Алекс насмешливо взглянул на Кудэра, – он явно умеет недурно… Отличный нищий из тебя получился. Или – отличная Манья…
– Кто такие «вы»? Кто такой Мальчик? – прошептал Кудэр.
– Кто мы – это тоже философский вопрос. Мы… Нечистые. В лесу живем – так ведь? А еще в некоторых из вас живем. Ну, по крайней мере – вылезаем… Ладно, не суть. Не важно. А Мальчик, – Алекс посмотрел Кудэру в глаза своим заплывшим бесцветным глазом, – он ведь сынок твой, Маша… Которого ты нам отдала. Лет уже этак пять назад. Вспоминай, вспоминай, ну? И меня вспоминай. Мы с тобой познакомились – ты еще с животом ходила. Вспоминай, дурочка… Ты теперь можешь. Твое тело теперь как помойка – специальная такая помойка для всяких воспоминаний. Загляни в себя. Тебе совсем недолго осталось… так что нечего время терять. Ну, все. Увидимся.
Старик поднялся со скамейки и пошел прочь. Не оборачиваясь, махнул тощей желтой рукой на прощание.
Кудэр устало посмотрел ему вслед. Выбросил окурок на землю, съежился на скамейке, закрыл глаза и, наконец, заглянул – в себя. С отвращением и любопытством поворошил вонючий, полусгнивший мусор чужого прошлого.
– Действительно – помойка… – сказал сам себе тихо.
Вспомнил.
На даче…
На даче она его видела. Давным-давно. Ну конечно – на даче «у черта на рогах». До Звенигорода на электричке. Дальше на автобусе или маршрутке – Дюдьково, Супонево, Ершово, Фуньково… Вот где-то за Фуньково. Остановка – «Пионерлагерь». Трехэтажное грязно-белое здание, огороженное черной решеткой. Большой серый пустырь: горки мусора тут и там, обуглившийся автомобильный остов, вросший в пыль и щебенку искореженными, проржавевшими своими внутренностями. И лес. Большой, хвойно-березовый, бесконечно занудный лес.
По этому лесу нужно было идти пешком еще минут сорок: дачный поселок находился прямо в чаще. Просто с десяток убогих бревенчатых домиков на поляне, в кольце мутно-коричневых комариных болот.
В одном из этих домиков Маша все лето снимала комнату – когда была беременной.
Хозяйка дачи… – как же ее звали? Выглядела молодо… Галина…
Галина Сергеевна, точно. Очень следила за собой.
Кожа на лице, медицинскими ухищрениями утянутая к ушам, была не по-юношески сухой, но гладкой и без единой морщинки. Умные, суетливые, неопределенного цвета глаза придавали ее лисьему, вытянутому в острый треугольничек лицу выражение потешной любознательности. Ну и, наконец, волосы. Такие прекрасные, густые, длинные. Переливающиеся и блестящие, цвета воронова крыла – это были волосы совсем молодой женщины.
Впрочем, реальный возраст Галины Сергеевны – а было ей далеко за шестьдесят – Маша при первой же встрече легко определила по рукам. Руки были старые, мелкоморщинистые, покрытые бурыми пигментными пятнами. Неприятные руки.
Кажется, она была какая-то странная. Странная, странная… Что-то такое она однажды сказала… или сделала…
Кудэр открыл глаза. Скрутил себе самокрутку, пару раз затянулся. Потом снова зажмурился, через яркий красно-желтый узор на сетчатке вгляделся туда, в свое темное нутро. В чужую жизнь, которую неопрятной грудой бессвязных эпизодов кто-то свалил в его теле-контейнере.