Убежище
Шрифт:
Но тут ее исследовательскую деятельность прервал отчаянный крик из зала.
Сева тоже обернулся.
И увидел, что страшноватая старуха в камуфляжном костюме рвется к Севе, а другая женщина, правда, не очень похожая на его бабушку, старуху не пускает.
– Это мой мальчонка! – кричит старуха. – Отдайте мне детку!
Сева испугался, но догадался отвернуться от этой драки.
– Мне можно идти? – спросил он.
– Это не тебя ищут? – спросила с подозрением таможенница.
– Что вы! – ответил Сева. – Мой папа раньше прошел, он хотел выпить
Сева, конечно же, не знал, есть там, за таможней, буфет или нет, но надо было говорить убедительно и спокойно.
Таможенница вернула ему паспорт, но все ее внимание было приковано к битве бабушек.
Поэтому Сева спокойно пошел к стойке, где регистрировали билеты, от нее до драки было далеко, и он понял, что вряд ли злобная старуха в камуфляже сюда прорвется.
Интересно, кто та старуха? Зачем она его преследует?
Пограничница тоже спросила его, неужели ему исполнилось шестнадцать? И долго изучала страничку на компьютере. Но, видно, волшебные жители все подготовили как следует. В конце концов она с сожалением вернула его паспорт.
Битва старушек, видно, закончилась.
Никто не преследовал Севу.
И он пошел искать 22-й выход, словно всю жизнь летает по заграницам и ничему не удивляется.
Странно, мама с Катюшкой сейчас только-только позавтракали и думают, что Сева загорает на речке или пьет кефир. А их любимый ребенок направляется к выходу номер двадцать два, откуда начинается посадка на самолет, следующий рейсом 765 Москва-Хельсинки.
Так не бывает.
А с другой стороны – почему бы такому не случиться?
Глава четвертая
Верхом на птице
– Простите, пожалуйста, – произнес вежливый тонкий голосок под локтем Севы. – Не вы ли будете господин Савин?
Сева посмотрел вниз и увидел, что рядом с ним идет знакомый карлик – бородатенький лагерный домовой. Он тащит в руке слишком большую для него сумку. Сумка волочится по полу, и видно, как лагерному тяжело.
– Я буду господин Савин, – ответил Сева, стараясь не улыбаться. – А у вас память короткая?
– У меня? Короткая память? – Маленький бородач был возмущен настолько, что отбросил ремень сумки, сверкнул глазами и прорычал, как маленький львенок: – Держите свой багаж! Я вас в жизни не видел и не намерен видеть впредь!
– А вы разве не домовой? – удивился Сева.
– Если я и домовой, это не дает оснований меня оскорблять!
– А разве не вы меня провожали до машины?
– Чтобы я? Провожал? Хулигана? До машины? За кого вы меня принимаете?
– Но разве вы не домовой?
– Домовой.
– Лагерный?
– Я домовой, но не лагерный, не палаточный, не инкубаторный, не прогулочный. Прекратите меня оскорблять. Я самый обыкновенный аэродромный домовой! Я служу домовым на Шереметьевском аэровокзале столицы. Ясно?
– А вы так похожи на нашего лагерного домового. Он тоже красивый.
Последние слова Севы примирили домового с ним, и тот смилостивился.
– В конце концов, – заявил он, – каждый имеет право на ошибку. Люди неопытные и недалекие склонны порой путать нас. Хотя, конечно же, мы сугубо индивидуальны.
– И много вас? – спросил Сева. – Я имею в виду специальности.
– Мы не какие-нибудь служащие. Мы свободные домовые, и если есть дом, о котором надо заботиться, – мы тут как тут. И я вам скажу, молодой человек, что нам приходится все время осваивать новые места. Полвека назад аэропортных и аэродромных домовых попросту не существовало. А теперь уже появились вакансии и космодромных домовых. Вы представляете?
– С трудом, – признался Сева.
– Порой приходится совмещать две, а то и три работы. Мой знакомый вокзальный домовой освоил специальность автобусного домового, представляете? Каково ему – то в порт, то на вокзал, то на автостанцию…
– А что вы здесь делаете? – спросил Сева.
– Я? Я занят буквально круглые сутки.
Аэропортный выпятил грудь, и Сева вдруг понял, что он одет в синий мундир летчика, а на голове у него фуражка с золотым орлом. Когда он успел переодеться?
По радио объявили посадку на самолет до Хельсинки, аэропортный домовой приказал Севе:
– Сумку не забудь! Таскать я за тобой не намерен!
Сумка была не такая тяжелая, как изображал домовой. Сева перекинул ее через плечо.
– А что там? – спросил он.
– Велели купить, собрать и передать, – сказал домовой. – Зубная щетка и шлепанцы, сам понимаешь. А ты что без багажа летишь, обворовали, что ли?
– Нет, спешил, – сказал Сева.
– Ты там напомни, чтобы мне расходы оплатили, – сказал домовой, – а то я на такой службе разорюсь. Знаешь, почем теперь зубные щетки? С ума сойти. И куда мы катимся, куда катимся…
И в следующее мгновение аэропортный домовой исчез. Растворился. «Может, – подумал Сева, – у него здесь множество своих тайных дырок. Он сквозь любой барьер пролезет. И если надо что-то пронести, домовой тут как тут! Надеюсь, он не воришка. И не бандит. Представляете, домовой-бандит! Интересно, надо будет спросить у бабушки, когда в следующий раз увидимся, сколько же всего на свете разных домовых. А если они разные, то они отличаются только специальностью или размером тоже? Маленькие домовые, старенькие домовые, молоденькие домовые, жены домовых, дети домовых – домовяши и домовяшки… Почему я целую жизнь прожил, тринадцать лет существую, а не задумывался об обычных вещах?»
До самолета Сева дошел спокойно. На всякий случай он присоседился к шумной семье с тремя детьми и внедрился в нее как бы четвертым ребенком и даже взял за руку малыша. Семейство оказалось финским и говорило на каком-то языке, совершенно непохожем на человеческий.
Впрочем, никто его не преследовал, и Сева надеялся, что аэропортный домовой и его товарищи, у которых наверняка есть связи среди пограничников и стюардесс, за ним присматривают. Но он чувствовал себя разведчиком в глубоком тылу фашистских войск или, если хотите, Джеймсом Бондом. А настоящий разведчик не должен терять бдительности.