Убить бога
Шрифт:
Уже почти поднявшись на самый верх склона, Андрей обратил внимание на маленькую черненькую в крапинку птичку. Она высунула свою махонькую головку из дупла и открыв на всю ширь желтенький клювик издала пронзительный свистящий звук. Тут же проворно вылезла на ветку и уставилась на парнишку. А парнишка Андрюша, остановившись от неожиданности, уставился на птичку. Тихонько он подошел ближе, но птица не улетала. Ну, вот «скворцы прилетели», подумал студент. И был совершенно прав. Обладая нешуточной и мгновенной фантазией, он вдруг представил, что скворец это он – Андрей, а сам Андрей – это Николай Иванович Запольский.
– Ну, что? Прилетел, наконец, чернявый? – спросил мысленно профессор Запольский
– Я товарищ профессор, могу не токма летать, но еще и свист издавать, почти, как скрежет метала…, да… Могу разломать Лужнецкий метромост, МГУ, или там вертолет поймать в лапки и на землю шмякнуть… А вообще, товарищ–господин профессор, вы, я слышал, планируете спасти от меня, так сказать, мир… Ну, типа, палкой меня окучить и в заоблачную даль отправить без компаса, правда это, нет…?
– А как же Соломатин, – отвечал Андрей, подражая голосу Запольского, – ежели вы щас мне реферат не защитите свой, то просто не оставите мне выбора. Я как честный преподаватель и вообще хороший человек, вас ухандокаю… Березу для этого с корнем вырву молоденькую и по сельсовету вашему пройдусь, вроде как по Питерской. А Вы вместо того, чтобы скорей отчитаться по задолженности и свалить подобру-поздорову разговариваете со скворцами…, – опомнившись и придя в себя, сказал вслух Андрей, схватил ноги в руки и побежал со всей прыти наверх.
Птица же, открывшая было в недоумении рот при виде беседующего с ней «школьника», так и осталась сидеть на ветке. И её дальнейшее участие в нашей истории осталось неведомо.
Выбежав, наконец, из чащи, Андрей с разбегу окунулся в слепящий солнечный свет. Он зажмурился, ему захотелось чихать, и слезы оросили его молодецкие щеки. Все наваждение Машкиных предсказаний испарилось как утренний туман. Навстречу ему попадались бегущие и красиво одетые в спортивные костюмы девчонки, неспешно прогуливались без дела непонятные люди. «Что они тут делают интересно», – подумал Андрей, «кто они вообще такие, чем занимаются?». Соломатин всегда и без особого стеснения разглядывал людей и строил догадки… Это было интересно.
Тем временем Николай Иванович тоже проводил время, разглядывая посетителей центра культуры и отдыха – «Скверик на воробьевых» – так он мысленно называл довольно пустынное и безлюдное место, охваченное густыми стрижеными кустами. Это была университетская площадь, что тянулась от смотровой площадки до самого МГУ. Фантазии Иванычу тоже хватало, но человеки были и без того чудны. Это он знал и как преподаватель психологии и как всякий случайно озаренный сей гениальной догадкой наблюдатель. Всего таких предмета наблюдения было три. Дама с собакой-болонкой неспешно прогуливалась промеж газончиков. Мужичок азиатской внешности в зеленом полосатом костюме с черной козлиной бородкой и старомодным портфелем на лавке напротив, читал газету. И еще две студентки щебетали на лавке справа метрах в десяти от него.
Для себя девчонок-студенток Иваныч определил как одно целое. Это существо шевелило восемью конечностями и по сути являлось живым воплощением будды, всегда означавшим для профессора самодостаточность. Слышно было, как ручеек их беседы мерно журчал и звучанием своим словно воскрешал бивший здесь давным-давно неподалеку от реки Кровянки родник. Давным-давно здесь – у древнего села Воробьево была излюбленная резиденция русских царей, кипела суета великокняжеского двора. А сегодняшним солнечным утром здесь не было практически никого. Шум города почти не залетал сюда, лишь изредка с грохотом или гуденьем проносились машины по Университетскому проспекту, что для городского жителя означало практически полную тишину.
Собака, породу которой Запольский определил как «болонка», выглядела вполне смышленой в отличие от своей хозяйки. Белое доброе животное семенило от клумбы к клумбе и пускало маленькие смешные фонтанчики на все, что было в пределах её досягаемости. Зоной ответственности смешной собачонки мог стать и Запольский, если бы не упрямый ремешок хозяйки. «Фу,Фу…», прикрикивала дама на своё питомца каждый раз, когда они проходили мимо. Из чего профессор сделал совершенно недвусмысленный вывод о том, чем считала его эта леди. «Какашкой». И потому Иваныч вынес неутешительный для дамы вердикт – «глупая дура».
Профессор давно заметил довольно странную атмосферу, царившую здесь – в «Скверике на воробьевых». Место, несмотря на известную смотровую площадку очень пустынное. Прямо скажем, фактически здесь нет ничего интересного – обычные зеленые кусты, асфальт, панорама Москвы за «Лужей» – стадионом Лужники на противоположном берегу Москвы-реки и, конечно, возвышающееся в километре от «смотровой» основное здание МГУ. Но ничто здесь не дает душе уюта и спокойствия. Здесь ощущается какое-то тревожное ожидание… и манящая неизвестность обволакивает тебя нитями судьбы. Здесь ощущаешь себя как перед экзаменом у неумолимого и требовательного, чудаковатого, хотя порою и в доску своего преподавателя.
Даже маленькая старая Троицкая церковь приютилась как то сбоку и поодаль на самой кромке склона заказника, словно прячась от невидимых неистовствующих космических лучей, что нескончаемо пронизывают здесь землю. Площадка на Воробьевых словно парит не только над городом Москва, но в мировом космическом океане бытия, в открытой всем ветрам бесконечной мультивселенной. Приходя сюда, чувствуешь себя совершенно голым, незащищенным и целиком предоставленным воле всемогущих сил природы.
С далекого 1453 года стоявшее здесь на «Воробьевых кручах» село Воробьево, стало великокняжеской вотчиной и излюбленной резиденцией русских царей. Здесь стоял и не раз перестраивался до самого XVIII века огромный Воробьевский дворец. С течением времени это место было заброшено и окончательно деревянные хоромы сгорели в грандиозном пожаре 1812 года. И вот спустя еще двести лет именно здесь в 1948 году и началось строительство храма науки – Московского университета – символа просвещения и неизбежности образования.
Тем временем полосатый мужик на лавке напротив громко кашлянул, с хрустом скомкал газету и с размаху бросил её в урну, что благо была рядом. Этим своим диким броском дядька бесповоротно вывел Запольского из транса сочленения с вечностью, и гордо выпятив подбородок, уставился на преподавателя. Николай Иванович направил спокойный, небрежный взгляд на сверхновую «звезду» посиделок и безразлично отвел глаза в сторону. «Еще одним идиотом больше… Наверно, что о добром-вечном почитал», – подумал он, – «Если быть точным, то здесь на этом прекрасном бульваре нормальных людей и нет», – себя профессор не относил ни к кому, и это «никому» давно стало для него самым настоящим осязаемым типом,– «Может наконец-то хоть Соломатин что ли уже подошел…»