Убить чужой рукой
Шрифт:
Его мобильник зазвонил через минуту после того, как он вышел из дома. Бобби не очень-то хотелось ехать через весь Бостон на машине — плата за парковку разорила бы его и, если честно, без мигалки на крыше он не рискнул бы лезть в пробку. И потому Додж пошел на автобусную остановку. Голова опущена, плечи согнуты — ему казалось, что при дневном свете он всем бросается в глаза, совсем как преступники, чьи изображения расклеены на столбах.
Хорошо еще, Джимми Гэньон был белым, подумал Бобби, иначе его убийца даже не смог бы выйти из дома.
Телефон снова
— Слушаю.
— Бобби? Слава Богу. Я пытаюсь дозвониться до тебя со вчерашнего вечера.
— Привет, папа. — Бобби расслабился, но лишь немного. Он продолжал идти вперед — до автобусной остановки оставалось шесть кварталов. — Я звонил тебе утром, но было занято.
— Мне пришлось отключить телефон, чертовы репортеры не давали покоя.
— Прости.
— Я им ничего не сказал. Никчемные сукины дети. — Отец Бобби ненавидел журналистов почти так же сильно, как и демократов. — С тобой все в порядке?
— Держусь.
— В отпуске?
— Пока департамент не вынесет свое решение.
— Я тут кое-кому позвонил, — сказал отец.
Некогда он открыл оружейный магазинчик, чтобы иметь какой-нибудь приработок к пенсии, и большинство его покупателей являлись коллегами Бобби. Они тоже начали звать его Папой, и это прозвище приклеилось к нему намертво. Бобби это поражало, он был уверен, что его ворчливый и несговорчивый отец не потерпит фамильярности. Но Ларри, видимо, не возражал. Иногда это даже как будто льстило ему. Времена меняются, заключил Бобби. И он тоже пытался хоть что-то изменить, просто на это ушло больше времени.
— Я слышал хорошие новости, — сказал отец. — Ты сделал то, что должен был.
Бобби пожал плечами. «Спасибо» прозвучало бы слишком высокомерно, а промолчать — значило показаться неблагодарным.
— Бобби…
— Знаю, мне следовало тебе позвонить, — прервал тот. — Нельзя заставлять тебя так волноваться.
— Дело не…
Бобби продолжал — торопливо, чтобы не утратить смелости:
— Наверное, все это давит на меня сильнее, чем я думал. То есть я не сомневаюсь в правильности своего поступка. Я основывался лишь на том, что видел, и это заставило меня стрелять. И все-таки в комнате находился ребенок. Прямо там, в трех шагах от него. А я вышиб его отцу мозги. Теперь мальчику придется с этим жить — и мне тоже… — Голос у него оборвался и зазвучал совсем устало. Господи, и как же он так вляпался?
Отец не перебивал его.
— Сейчас меня это мучает, — уже тише закончил Бобби. — Я не ожидал, но оно меня мучает. И вчера… вчера я напился.
Отец помолчал, а потом наконец мрачно отозвался:
— Судя по тому, что я слышал, не меньше шести кружек.
— Да, ты прав. Примерно пять или шесть.
— Это помогло?
— Нет.
— Как ты себя чувствовал утром?
— Хреново.
— А вечером?
— Ничего, оклемался. Я ошибся и извлек из этого урок. — Бобби не удержался и спросил: — А как у тебя дела?
— Все в порядке, — ответил отец. — Одного придурка в семье более чем достаточно, как ты думаешь?
Бобби через силу улыбнулся:
— Да, более чем.
— А Сьюзен? — угрюмо спросил отец. — Теперь у тебя есть свободное время, можешь привезти ее ко мне в гости.
— Не знаю…
— Чего ты
— Не знаю… много чего.
— Ну же, приезжай, Бобби. Всего тридцать минут езды. Мог бы погостить вечерок. Поболтаем.
— Мне, конечно, так и следовало бы сделать…
Они оба знали, что это означает: он не приедет. Ларри честно попытался, и Бобби тоже, но есть такие вещи, которые никто из них не сумеет ни простить, ни забыть.
— Ладно, папа, мне надо идти. — Бобби увидел троих человек, стоявших на автобусной остановке. Пожилая женщина уставилась на Бобби, он взглянул на нее в ответ.
— Ты говорил с братом?
— Нет.
— Я ему позвоню. Не хотелось бы, чтобы он обо всем узнал из новостей.
— Папа, Джордж во Флориде.
— Да, но такие истории живут собственной жизнью.
В больнице по какой-то иронии судьбы Бобби не привлек к себе ничьего внимания. Он десять минут простоял в регистратуре, а потом не выдержал и отправился к указателю, висевшему рядом с лифтом. Он нашел расписание Энтони Дж. Рокко. Третий этаж. Бобби поднялся по лестнице.
Взобравшись наверх, он отдышался и вошел в застекленную приемную, битком набитую детскими игрушками и сопливыми ребятишками. Двое малышей плакали. Один пытался засунуть машинку в рот. Табличка гласила: «Педиатрическое отделение». Бобби подумал, что именно отсюда и следовало начать.
Медсестра едва взглянула на него. Она сунула ему листок и изгрызенную ручку, продолжая болтать по телефону и жевать резинку. Бобби пришлось подождать, пока она закончит, прежде чем сообщить ей: он не пациент, ему просто нужно поговорить с доктором Рокко. Это крайне ее смутило. Бобби предъявил значок полицейского и наконец добился ответа. Девушка сорвалась с места и побежала по коридору в поисках печально знаменитого доктора Рокко.
Бобби не понимал своих чувств — то ли он испытывал триумф, то ли легкий стыд. На эту встречу он надел брюки защитного цвета, новую рубашку и свой лучший пиджак. Он производил впечатление частного детектива — возможно, это доказывало лишь то, что даже полицейские проводят слишком много времени перед телевизором.
На заре своей карьеры, лет шесть-семь назад, Бобби задумывался о том, чтобы перейти из патрульной службы в следователи. Патрульные считались людьми, которые делают самую тяжелую работу, своего рода передний край даже в таком элитном учреждении, как полиция штата. Они выполняли приказы, а детективы работали своим умом. У Бобби, как говорил сержант, неплохо варили мозги, неужели он обречен всю оставшуюся жизнь водить патрульную машину?
Бобби неоднократно размышлял над этим вариантом, даже когда готовился перейти в отряд специального назначения. Он представил на рассмотрение свое резюме и прошел жесткий отбор. Он выдержал собеседование, доказал свое умение обращаться с оружием и продемонстрировал хорошую физическую подготовку. Потом начались особые испытания: одно задание включало в себя раскачивание на канате, чтобы проверить, не боится ли претендент высоты, другое — работу в задымленном помещении (посмотреть, как он сумеет действовать в экстремальной ситуации). Его испытывали холодом и жарой, заставляли ползти по грязи с тридцатью килограммами снаряжения и три часа стоять в одной позе.