Убить эмо
Шрифт:
Может у него зуб болит, у бедняжки? Или он действительно так обожает главу государства? Который, естественно, умнее меня и всех физруков на свете. Хотя я бы ни за какие блага не захотела работать на его месте. Президенты слишком на виду. А я страшно не люблю, когда нельзя хоть на время спрятаться. Кроме того, президенты обязаны быть как японцы. У них правило такое, что б ни случилось, надо непременно сохранить лицо. То есть – эмоции на фиг. Может, они потом дома отрываются? Вот бы с женой президента поговорить. Хотя, наверное, президентов никто не обижает. Боятся.
– Отвечай, когда спрашивают, – рявкнул физрук.
– Откуда мне знать, – нечаянно вырвалось у меня.
У физрука на меня зуб. Не тот, который болит, а гораздо хуже. Он страшно обожает играть в волейбол и уверен, что все только и мечтают кидаться друг в друга тяжелыми круглыми предметами. А я – нет. Потому что меня всегда пытаются приложить мячом по лицу. И иногда попадают. Я по какой-то странной причине не могу отбить мяч, летящий в лицо. Столбняк нападает.
Когда я в очередной раз отказалась участвовать в баллистических сражениях, он выстроил весь класс и сказал, что сейчас я буду делать переворот на брусьях. Я ему сказала, что это вряд ли.
Все стояли и смотрели, что из этой затеи получится. На перекладину он меня подсадил, ногу помог перекинуть и говорит:
– Переворачивайся, я тебя придержу.
Я смотрю вниз, а там такие большие бруски железные. Ну, думаю, если не поймает, шее конец.
Так и вышло. Ни фига он меня не подхватил. Он меня в спину толкнул, я с брусьев и навернулась. Башкой об железяки эти чертовы. Врачиха сказала, что я в рубашке родилась. А физруку выговор сделали, за то что он маты забыл положить. Фигня. Матерился он будьте-нате.
– Что, так дальше в молчанку играть будем? Или язык проглотила? – тонко пошутил физрук.
– Я с президентом лично не знакома. Откуда мне знать, кто умнее.
Тем временем одноклассники смирно и без всякого сочувствия выслушивали бешеный рев директрисы. Даже физрук скукожился, чтоб занимать как можно меньше места. Мои родители стали красные как вареные раки. А я прикидывала, как быстро зарастет прокол, если снова не вставить пирсинг. И еще, жутко мучилась от равнодушия моей единственной школьной подруги Аллы. Которая под воинственные клики директрисы чистила ногти. Ее на улице ждал взрослый парень, с которым она собиралась отправиться погулять, а тут такая долгоиграющая хрень. Теперь она будет злиться на меня, словно это я во все виновата.
Была бы я предателем, сказала бы, что у Алки на заднице тату. На левой половинке.
– Покажите свой зад! – заорала бы директриса. Класс! С Алки станется, такая может и показать.
Только потом ей придется навсегда сваливать из школы с разрисованной попой. А дома еще мамаша ей подретуширует. Ремнем.
Иногда мне кажется, что взросление как-то связано с отупением. Это как прогрессирующая болезнь с симптомом в виде отказа от простого сострадания. Почти все взрослые забыли, что когда-то были подростками. Они меня боятся. Потому что я – постоянное напоминание о том, что они тоже когда-то были ранимыми. Теперь на них наросла толстая кожа. Сквозь которую не пробиться нормальным чувствам.
Язык снова заболел, отчего я машинально скорчила рожу. Отец по моему виду решил, что я игнорирую замечания, и, не удержавшись в рамках приличия, отвесил мне демонстративную пощечину. Такую, что в голове воцарился полный вакуум. Естественно, я разрыдалась. Остановить такую истерику можно только при помощи ведра холодной воды. А тут еще мама принялась играть на публику, причитая надо мной как над протухшим покойником. Ненавидя ее в эту минуту не меньше директрисы, я захлебывалась слезами все больше. Особенно невыносимо стало, когда я представила свое обезображенное лицо.
– Стася! Девочка, пообещай, что больше так не будешь!
Показательные мероприятия, предназначенные для устрашения одноклассников, завершились в коридоре. Когда меня добили запретом лазить по интернету. Тогда у меня подкосились ноги. И я рухнула бы на дощатый пол, если бы не отец. Который одним махом подхватил меня под руку и аккуратно поволок вон из здания школы.
– Стася, да наплюй ты на нее. Орет, аж слюни летят. Дура она и не лечится. Просто тебе надо быть осторожнее. Вот скажи, откуда она узнала про язык? Болит? Ничего, до свадьбы заживет.
Все-таки ему стыдно за то, что приложил меня по лицу. А быть может, все намного проще? Папу злит директриса, которая недавно снова пригнала ему на ремонт свою тюкнутую машину? Она любит ремонтироваться на халяву, а теперь халява сама плывет в руки. Папа не дурак, он все прекрасно понимает, кроме моего поведения и внешнего вида. Я иногда думаю, что он тоже эмо. Особенно когда смотрит футбол. Футбольные фанаты все эмо на время матчей. Но настоящие эмо чаще всего на стороне проигравшего.
– Ну чего ей не хватает? – громким шепотом спрашивает отец у мамы вечером на кухне.
– Зажралась, – как обычно отвечает мама.
Ей теперь не до словоблудия. Ей надо готовить суп. Кроме того, Митька снова температурит.
Митька – это мой брат. Его хотели до меня. Поэтому загодя придумали имя. Но появилась девочка. Стася. Кому приятно жить с таким идиотским именем? Хотя я уже привыкла. Митьку тоже хотели назвать Стасом, но хоть тут сообразили, что это будет полный кретинизм.
– Интересно, какая падла Стасю заложила? – недоумевает папа. – У нас бы за такое кишки выпустили.
– Прекрати ругаться. За столько лет жизни с образованной женщиной мог бы и расширить свой лексикон, – пристыжает его мама, плотно закрывая дверь в кухню.
Теперь они начнут выяснять отношения. Кто образованнее, а кто деньги в дом несет. Если мама такая умная, то почему такая бедная?
Завернувшись с головой в ватное одеяло, я перебрала в памяти все детали публичного издевательства и снова расплакалась. Особенно когда вспомнила, что никто не сказал хоть слово в мою защиту. Даже взгляда доброжелательного не было. И меня это даже радует. На фиг мне сдалась их доброжелательность. Я заревела еще горше.