Убить фюрера
Шрифт:
Он заметил, что компаньон вот-вот сломается, и надавил еще немного. И Каратаев наконец заговорил.
— Ладно, черт с тобой, — вздохнул он. — Но только не издеваться и не умничать! Обещаешь?.. Тогда… А, собственно говоря, тут нечего особенно и рассказывать. Обладая просто сказочным преимуществом перед всеми остальными, мы используем его крайне примитивно. Ну согласись, ведь любой идиот на нашем месте делал бы то же самое: ходил бы на бега, покупал акции перед их взлетом, заключал беспроигрышные пари. И все ради чего? Ради куска хлеба с маслом, прислуги, шикарной машины и особняка? Но всего этого можно достичь и так при определенной доле удачи и наглости. Причем в любом времени. В настоящий момент в Германии живут сотни миллионеров, а до нескольких десятков из них нам еще по-прежнему очень далеко. Мы, конечно, можем удесятерить наши деньги, но что потом? Ставить перед собой цель стать
— Значит, под старость все же будет чем заняться?
— Будет. Не забывай также о возможностях программного обеспечения очешника. «Двух королей», к примеру, на двенадцатом уровне сложности никто из людей не в состоянии обыграть. Но не отвлекайся. Так вот… о чем это я?..
— Вроде что-то о книгах…
— Да! Именно! Это ли не выигрышный номер? Когда мы знаем, в какую лунку угодит костяной шарик, мы знаем итог работы этого глупого шарика. Когда же перед нами не написанный еще труд знаменитого автора, о котором, заметь, и сам будущий автор не имеет ни малейшего понятия, то это уже не шарик, это, Вадим, труд человеческого разума, то есть нечто высшее. И мы им владеем. Безраздельно владеем!
— Погоди, погоди. Что значит владеем? Ты собираешься заняться плагиатом, что ли?
Каратаев заерзал на лавочке, поочередно взмахивая руками.
— Ну при чем тут плагиат? Когда ты незаконно стрижешь бабки, ты же не называешь это воровством? Как можно обвинять человека в плагиате, если заимствованная им работа еще не написана? Ну как?!
— Все это софистика, Савва. Ты же прекрасно понимаешь, что присваиваешь труд чужих мозгов.
— Нет, погоди. Давай разберемся. Каких это мозгов, если их еще нет на свете? Деньги, которые мы жулим на скачках или фондовых биржах, реально существуют, а не написанных еще книг нет. Их нет нигде и ни для кого. Кроме нас. Пойми ты это! А значит, не о чем и рассусоливать.
— Ну а самому-то как? Не будет, мягко говоря, неловко? — Нижегородский говорил вдумчиво и размеренно, что бывало с ним нечасто. — Свое собственное душевное спокойствие что, уже не в счет? Ты презрел особняки в сравнении с людской молвой, но высший суд, который в тебе самом, он разве не более значим, чем мнение обманутой тобою толпы?
— Погоди, Вадим, — затряс головой Каратаев, — давай рассуждать логически. Когда мы примитивно забираем чужие деньги, мы их просто забираем, ничего не оставляя взамен. Так? Так. Если же я, к примеру, опубликую под своим именем известный в будущем роман (я рассуждаю упрощенно), я фактически никого ничего не лишаю. Роман достанется людям, даже чуть раньше положенного срока, а автор вместо него напишет другой! Может быть, еще более хороший и талантливый. Не думаешь же ты, что молодой Лев Николаевич, бродя по Москве и купив в лавке книжку под названием «Анна Каренина», по ее прочтении что-то бы заподозрил и пришел бы в расстройство. Возможно, он отметил бы сходство взглядов, стиля изложения, манеры рассуждений. Но и только. Я даже не уверен, что роман ему понравился бы на все сто. Главное — Толстой зафиксировал бы, что эта тема отработана и в нужный срок просто занялся бы другой работой. На то он и великий писатель, чтобы не мучиться с парой-тройкой сюжетов. Если «Старик и море» будет издан сейчас, Хемингуэю от этого вряд ли станет дурно впоследствии. Он заполнит тот свой жизненный период, когда должен был бы работать над «Стариком», чем-то новым. Я, если на то пошло, дам толчок некоторым действительно талантливым людям искать дальше, брать более высокие планки. Ну что?
— Да, не так. — Нижегородский прикурил сигарету и выпустил кольцо дыма. — Ты читал Булгакова? Его романы и пьесы?
— Ну.
— Заметил, что «Мастер и Маргарита» стоит особняком от «Белой гвардии», «Бега» и «Театрального романа»? Думаешь, если бы он заранее прочел у другого сочинителя свою «Маргариту», он стал бы после этого писать нечто подобное? Вообще сколько-нибудь похожее?
Каратаев только недовольно пожал плечами.
— Не стал бы, Савва, — сам же тихо ответил Вадим. — Ей-богу, не стал бы. Сочинил бы что-то другое, но… У некоторых людей, Каратаев, ты можешь забрать если не единственное, то самое лучшее. А у кого-то и вовсе последнее, то, что делает имя. Вроде «Марсельезы» Руже де Лиля. Даже такие плодовитые, как Дюма, без «Трех мушкетеров» и «Графа Монте Кристо» невосполнимо блекнут. Они напишут десяток вещей взамен, но не восполнят ими утраченного. Шекспиров, Саввушка, не так много. Большинство знаменито немногим, а то и вовсе единственным, все же остальное у них читается просто из уважения. Это ведь как с художниками. Теми, кого можно назвать гениями одной картины. Не будь у Куинджи его волшебной «Лунной ночи», мало кто обратил бы внимание на его «Березовую рощу». Возможно, я утрирую, а возможно, Хемингуэй без своего «Старика» на год раньше спустил бы курок. Это касательно твоего толчка к новым поискам.
Они замолчали, рассеянно наблюдая, как дети сыплют хлебные крошки голубям.
— Ты только не подумай, Савва, что я тебе запрещаю. Я даже не отговариваю: поступай, как знаешь. Но только не сравнивай присвоение чужого творчества с присвоением чужих денег. Это разные вещи. Нахапать деньги может в принципе каждый, ты сам правильно это подметил. Стать же интеллектуальным кумиром толпы дано лишь немногим и, как правило, достойным. Люди хорошо понимают, что мерить на одних весах богатство банкира и интеллект художника глупо. И в этом заключена высшая справедливость. А ты, Савва, хочешь ее нарушить.
— Слушай ты, моралист хренов, — начал кипятиться Каратаев, — а тебе не кажется, что еще более глупо не воспользоваться своими возможностями? Добрая половина людей на земле готова душу дьяволу продать, только чтобы добиться чего-то желанного. И продала бы, да не может сыскать покупателя. Из ста художников, поэтов и писателей, появись у них возможность подсмотреть еще не созданные шедевры будущего, все сто сделали бы это не задумываясь. Все сто! Будь уверен. И поступили бы совершенно естественно, потому что это в самом существе человека. Выше твоей высшей справедливости есть другой высший закон: пользуйся своими возможностями, не будь идиотом!
— А ведь ты рассказал мне далеко не обо всем тобою задуманном, — решил прекратить бесполезный спор Нижегородский. — Не так ли?
— Я жалею, что вообще поддался на твои уговоры и разоткровенничался. — Каратаев поднялся. — Мне холодно. Ты как хочешь, а я возвращаюсь домой.
Жизнь компаньонов в Мюнхене шла своим чередом. Нижегородский часто разъезжал по городам и весям, продолжая тянуть всю техническую сторону их финансового предприятия. Часто ездил в Эльзас и проводил там по нескольку дней в обществе виноделов. Несколько раз Вадим побывал в горах. Он всегда возвращался оттуда посвежевшим и в приподнятом настроении, однако его удручало убожество современного курортного сервиса и особенно конструктивная отсталость лыж, лыжных креплений и прочей спортивной амуниции.
— Они такие тяжелые и неповоротливые, Савва, — говорил он о лыжах, — а крепления так незатейливы, что в случае твоего падения можешь быть уверен: лыжи останутся при тебе, прокувыркайся ты с ними хоть целую милю. А вот целостность твоих ног окажется под большим вопросом. Я уж не говорю о палках — это турнирные копья, способные пробить доспехи сэра Ланселота.
— Катайся на санках, — последовал совет.
— Ты о бобслее? Так его еще вроде не изобрели!
В середине апреля из Амстердама пришла небольшая посылка. Открыв коробку, компаньоны обнаружили в ней изысканный футляр, оклеенный темно-красным бархатом, внутри которого на атласной подушечке лежал красивый драгоценный камень почти сферической формы. Его многочисленные грани поблескивали при малейшем движении, большие и средние ярко вспыхивали, совсем маленькие, казалось, сыпали озорными искорками. Из сопроводительного письма, вложенного в коробку, соотечественники узнали, что это точная копия будущего «Фараона», выполненная из муассонита. Ван Кейсер проверил на нем свои новые приспособления и на днях обещал приступить к полировке будущего бриллианта.