Убить перевертыша
Шрифт:
Тут он догадался, что она, шепелявя, так произносит слово «пуски».
— Вам, должно быть, к ракетчикам? — спросила женщина, сидевшая сзади.
— Во-во, я и говорю: шлово такое, как воры-грабители.
— Те рэкетиры, бабусь, а эти — ракетчики…
Такая была секретность на местах даже в те сверхсекретные времена…
Перед пятиэтажками военного городка была березовая рощица, дорога обегала ее по большому кругу, и жители, приезжавшие на автобусах, большей частью сходили тут, возле рощи, шли домой напрямую по чистой
— Я думал, ты пораньше приедешь, — сразу напустился он на Сергея. Третий час дожидаюсь. Ушел, даже дверь не запер, думал — ненадолго.
— А чего ты дверь-то не запираешь?
— Соседка убирается. Валентина Ивановна.
— А, тогда понятно.
— Что тебе понятно?! Ты что думаешь?
— То же, что и ты. Или надо как-то иначе?
— Я ничего не думаю, я тебя жду. Сижу и жду.
— Конечно, чего еще делать, когда делать нечего! — съязвил Сергей.
— Мне бы твои заботы.
— Может, для начала поздороваемся?
— Давай.
Обнялись, потолкались кулаками, как положено мужикам, и пошли по тропе. И сразу у них пошел разговор на тему самую злободневную, которую ныне так и этак перемалывают все, дома и на работе, в трамваях и очередях, при встречах накоротке и в долгих застольях. Все и повсюду, от Москвы до самых до окраин спорят о том, что с нами происходит и что теперь делать, на что надеяться.
— Надеяться можно лишь на самих себя, — сказал Мурзин.
— Ага, только и слышишь: работать надо. Особенно от тех, кто нас ограбил, — взвился Сергей с такой страстью, будто они давным-давно спорят и уже не слушают друг друга. — Конечно, работать. Только ведь и понять надо. Что с нами происходит? Что это за свойство у русского человека: то и дело попадает в передряги? То стойкость проявляет невиданную, а то слабость непонятную.
— А еще пишут: русские — рабы, — подначил Мурзин.
— Вот, вот, то послушание рабское, а то упрямство до самопожертвования. Как при расколе. Казалось бы, не все ли равно, как креститься? А они — на костер. Из-за двуперстия?
Мурзин задумался.
— Нет, пожалуй. Там традиции задевались, нечто глубинное, нравственное.
— Вот! В корень смотришь.
— Смотрю, да ничего не вижу. Корня то есть. Цари, и те ненормальные. То слюнтяи, вроде царя Федора…
— Или Николая Второго, скажешь?!
Сергей заводился, и это нравилось Мурзину. Знал: выложится, расслабится, а там что хочешь ему внушай.
— Не-е, Николай был умница, хоть и слабак.
— А то тираны, скажешь? Вроде Ивана Грозного или Петра?
— Скажу, что ничего я в этом не понимаю. Когда мы тут со своими спорим о русской разнесчастной судьбе, до Божьей кары договариваемся.
— Или до богоизбранности?
— Бывает и так.
— Вот что любопытно, дорогой Саша, закономерность-то во всем этом все же есть.
— А ты заглядывал?
— Представь себе.
— Сейчас придем, посидим, выпьем, тогда и расскажешь, что ты там увидел.
За разговором не заметили, как подошли к дому. На лестничной площадке навстречу им вышла женщина лет сорока, с быстрыми любопытными глазами.
— Не успела я убраться-то, извините, — быстро заговорила она. Закрутилась, да тут еще электрик пришел…
— Какой электрик? — спросил Мурзин.
— А счетчики проверял. Ругался, что не уплачено. А у меня уплачено, я квитанции показала.
— Он и у меня смотрел?
— Я пустила, открыто же. Тоже ругался.
— Да я не больно-то и слежу, — сказал Мурзин, открывая свою дверь.
Открыл и, остановившись на пороге, стал оглядывать квартиру. Уйти, не заперев дверь, он мог, а вот осмотреться перед уходом и по возвращении домой — это обязательно, это была уже привычка. Все было в порядке, все, кроме половичка возле кровати: тот лежал чуточку косо, чего обычно Мурзин не терпел.
— Валентина Ивановна? — крикнул он, не оборачиваясь. — Электрик что, и в комнату входил?
— Нет, нет, счетчик в прихожей посмотрел и ушел. А что, не надо было пускать?
— Все в порядке.
— Я потом у вас уберусь.
— Спасибо, Валентина Ивановна.
Он прошелся по квартире и больше ничего, что насторожило бы его, не заметил. Решил, что коврик сам сдвинул, уходя в спешке.
Жил Мурзин скромно: двухкомнатная квартира с потолком — рукой достать, кухня — пять метров, люстра на три рожка, обывательский ковер на стене у тахты. И все же это была немалая роскошь для одинокого человека, обобранного уходящей женой.
— А чего мне надо? — сказал он, настороженно наблюдавший за Сергеем, оглядывавшимся с таким вниманием, будто был здесь впервые. — Родину отняли, а квартира что!..
Не мешкая, они уселись за стол, уже накрытый, налили рюмки, опрокинули первую, как положено, за встречу.
— Наливай по второй и давай, что ты там хотел рассказать?
Водка была холодная, и вторая тоже прошла легко. Сергей подцепил вилкой маринованный гриб, положил в рот и не заметил, как проглотил. Для верности подцепил другой, сжевал торопливо. Идея, которую он давно носил в себе не высказанной, не давала покоя.
— А вроде бы ничего особенного, скажу, так не поверишь. Довлеет над нами, сколько веков довлеет и подспудно все определяет — наследственность. Не просто пап и мам, а всего народа. Глубинные традиции территориальной общины. Запомни: ТРАДИЦИИ ТЕРРИТОРИАЛЬНОЙ ОБЩИНЫ! Ну, чего молчишь?
— А чего говорить, когда нечего говорить?
— Да ведь мы сколько веков об них спотыкаемся. Именно они определяют наши достоинства и недостатки. Их имеют в виду, когда говорят об особой русской цивилизации.